Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985 - страница 10

Так, столь долго скрываемое книжными выдумками о XVII веке «прециозное» направление^>7, хоть созданные им формы выразительности и кажутся нам предельно чуждыми, вот-вот будет признано главным течением в мысли «Великого века»^>8, потому что ощущаемая нами сегодня потребность созидательной перестройки всех сфер жизни обнаруживает огромный вклад Прециозности в изменение окружающей обстановки и моделей поведения (разговор и прогулка как особые занятия; в архитектуре – дифференциация жилых помещений, изменение принципов убранства и меблировки). Напротив, когда Роже Вайян пишет роман «Бомаск»^>9 стендалевским тоном, несмотря на довольно сносное содержание он оставляет за книгой лишь одну возможность нравиться – в качестве добротной стилизации. Можно сказать, что, разумеется, вопреки собственному желанию он обращается главным образом к интеллектуалам со старомодными вкусами. И большая часть критики – это нелепые нападки на содержание, называемое неправдоподобным, одновременно с похвалой мастерству прозаика.

Вернёмся к историческому анекдоту.

Из этого основополагающего противостояния, являющегося в конечном счёте столкновением довольно нового способа управления собственной жизнью и древней привычки к отчуждению жизни, и следуют всевозможные противоречия, временно сглаженные во имя основной деятельности скорее развлекательного толка, которую, несмотря на всю её неловкость и недостаточность, мы сегодня склонны оценивать положительно.

Также из‑за той иронии, с которой некоторые превозносили собственную ошеломительную уникальность – а некоторые и вполне серьёзно – вышли многие недоразумения: относясь с совершенным безразличием к увековечиванию наших реноме в литературе или любой иной области, мы с гонором, достойным актёришек из претендующих на вечность кинолент, писали, что нашим произведениям – которые, можно сказать, и не существовали вовсе – уготовано место в истории. Все мы при любом удобном случае заявляли, что мы великолепны. Низкий уровень аргументации, которую мы слышали в киноклубах и других местах, просто не оставлял возможности отвечать всерьёз. Впрочем, это лишь усиливало наше обаяние. Кризис леттризма, который предвещало плохо скрытое противодействие экспериментам в кинематографе со стороны разных отсталых элементов, осуждавших «неумелую» жестокость этих экспериментов, хотя подобное суждение в первую очередь дискредитировало их самих, – этот кризис разразился в 1952 году, когда Леттристский интернационал, образующий радикальное крыло движения, находящееся в тени одноимённого бюллетеня, разбросал во время пресс-конференции Чаплина оскорбительные листовки^>10. Эстетствующие леттристы, коих с недавнего времени меньшинство, после произошедшего отмежевались от нас лишь из‑за того, что им казался неоспоримым творческий вклад Чаплина в киноискусство – чем породили раскол, который их наивные извинения в дальнейшем не могли ни остановить, ни нивелировать. Остальные «революционно» настроенные осудили нас на тот момент ещё больше, потому что произведения и личность Чаплина, по их мнению, должны были остаться в списке прогрессивных явлений. Впоследствии многие расстались с этой иллюзией.

Изобличать устаревание доктрин и людей, связавших с ними своё имя, это самая необходимая и простая работа для всякого, кто не утратил интереса к решению занимательнейших вопросов, которые ставит перед нами современность. Что до самозванства нового потерянного поколения, заявившего о себе в период между последней войной и сегодняшним днём, то оно само по себе было обречено сдуться. И всё же, учитывая, что все эти фальсификации происходили на фоне полного отсутствия критической мысли, можно признать, что леттризм внёс свою лепту в их скорейшее исчезновение; и в том, что какой‑нибудь Ионеско^>11, воспроизводящий спустя тридцать лет, причём в двадцать раз глупее, некоторые из сценических крайностей Тцара^>12, не получает сегодня и четверти того внимания, которое привлекала несколько лет назад эта растиражированная мумия Антонен Арто^>13, есть и заслуга леттристов.

Обозначающие нас в эту эпоху слова накладывают на нас досадные ограничения. И правда, термин «леттристы» не слишком подходит тем, кто не возлагает никаких особых надежд на этот тип шумовых эффектов и практически не пользуются им, не считая пары звуковых дорожек к фильмам. А слово «французский» – приписывает нам исключительную связь лишь с этой нацией и её колониями. Наш атеизм называют «христианским», «еврейским» или «мусульманским» с обезоруживающей лёгкостью. И наконец, не секрет, что все мы получили «буржуазное» образование разной степени изысканности, и если даже не в плане идей, то точно – в плане словарного запаса.