Скачка - страница 25

— А есть за кого?

— Да сватаются. Но покуда не те, с кем детей растить, дом держать. Нынче мужик совершенно бродячий пошел. И что их по всему свету носит? Отробил по договору, а то и до договора — и вещички в зубы. Правда, на работу злые. Деньги за труды свои берут большие. На книжках держат, не балуют ими, как прежде бывало — загудит, загуляет, все спустит. Нынче деньги берегут. У другого на книжке и за сто тысяч. Так с собой с места на место и перебрасывает. Думаешь, зачем? А чтобы потом, когда на оседлость выйдет, дом себе поставить или квартиру купить, машину, однако... Но опять же на оседлость мало кто идет. Не семейный пошел народ, бродяжий. И что такая за мода — не знаю. Говорят: свободой дышим. А разве при оседлости свободы нет? Вот и проблема. Мне мужик стационарный нужен. Найду такого, тогда за него и пойду. И еще надо, чтобы он меня хоть малость, да любил. А то бродяжные, они больше мужчинскую компанию уважают. Женщина у них вроде как на временное пользование. А я себя уважаю. Я на временное никогда не пойду... У тебя-то мужик постоянный?

— Вот ведь к нему приехала,— ответила Светлана, хотя отвечать было неприятно.

— Ну, видишь же — нашла. И я найду.

И тогда Светлана спросила то, ради чего и повела этот утренний разговор:

— Ты майора... начальника колонии знаешь?.. Что за человек?

— А хороший человек,— сразу же ответила Кира своим спокойным, уверенным голосом.— Вот до него тут был — желчевик. Крикливый. Кишками маялся и от злобы никому спуску не давал. А майор, он спокойный. Людей сразу со всех углов видит и понимает, кто такой. Очень твердый мужчина. За такого бы я пошла, да у него семья имеется.

Светлана прикинула рядом здорового, краснощекого майора и хрупкую узкоглазую Киру с ее точеной фигуркой и мысленно усмехнулась, но тут же подумала: а каких только пар не бывает.

— Тебе надо от него чего? — спросила Кира.

— Пока нет, а потом...

— А ты проси. Сделает,— уверенно сказала Кира.— В рамках закона, однако. Он это блюдет, нарушений не любит.

— Спасибо, я поняла.

Кира взглянула на часы, спохватилась:

— Засиделись мы с тобой. Ко мне, однако, сейчас народ повалит.

Светлана вышла из медпункта загодя. На крыльце соседнего дома лежала свинья, щурила глазки. От реки по лугу с яркой зеленью полз туман, там медленно брели кургузые коровы, охраняемые сворой собак, шерсть у них была мокра от поздней росы. Впереди в распадке голубело небо, и на нем ярко выделялась обнаженная, как большой кривой зуб, скала.

 В этой комнате стены были окрашены в серый цвет, окрашены густо, скорее всего масляную краску клали в несколько слоев, и так же были окрашены спинки железной койки, и стол, и табуретки, в зарешеченное, с ржавым козырьком окно пробивался тусклый свет. И хотя было тепло, но от всего окружающего веяло необоримой холодной неуютностью, надменной строгостью так, что Светлана и трех минут тут не пробыла, а уж ее сковало страхом. Скрипнула дверь на тяжелых петлях, военный сказал в коридор:

— Проходи, Вахрушев.

Антон решительно переступил порог, и она сразу же ахнула от удивления, увидев его. Он был в черной робе, наголо остриженный, хорошо выбритый — наверное, его подготовили к свиданию, в грубых ботинках, краснолицый, с задубевшей кожей на щеках, и синие глаза его неожиданно вспыхнули. Она и опомниться не успела, как он шагнул к ней, сильными руками привлек к себе, прижал, на какое-то мгновение заглянул ей в глаза, и этого взгляда хватило, чтобы ей стремительно открылась бездонная глубина времени, и там, в этой глубине, полыхнула молния, взвились красным пламенем лепестки маков под копытами Ворона, жаркий поток степного воздуха обдал ее, и забытое, давнее пронзительное чувство словно бы взорвалось в ней, она обхватила крепкую его шею руками, прижалась, и этот порыв, соединивший в себе самоотречение с неожиданным счастьем близости и боль сострадания, был так силен, так оглушающе нов для Светланы, что она, вскрикнув, заплакала, прижалась щекой к его груди.

Из дальней дали донеслись его слова:

— Ну, здравствуй... здравствуй...

Они и вернули ей проблески разума, но она не решалась оторваться от него, боясь разрушить охвативший ее порыв, боясь утратить Антона, уже догадывалась — ничего подобного в ее жизни не было, и оно ей безмерно дорого, а утрата неизбежно обеднит в чем-то важном.