Сказание о Маман-бие - страница 25

Маман молчал. Мурат-шейху он не смел возражать. Но он и не соглашался. Тщетно шейх гневался, тщетно увещевал:

Что скажет Оразан-батыр? И что мне ему сказать? Унижая себя — унижаешь его, и меня, и всех нас. Едва сев на коня, какую пощечину отвешиваешь своему роду!

Бий кивали, иные отворачивались.

Маман слушал, опустив голову, с виноватым в-идом. Он не лукавил, он и впрямь чувствовал себя виноватым. Он думал про себя: не сядешь на коня, если не сядут твои друзья, то бишь не будешь счастлив, пока несчастны друзья, вот эти, протягивающие руку за куском хлеба.

В раздражении шейх возвысил голос: Так и возьмешь его в одних штанах?

— Аткосшы должен быть одет, как его бий.

— На чем он за тобой поскачет?

— Аткосшы не может быть пешим.

— Где же он будет жить?

— Аткосшы живет там, где его бий.

— О боже, что у тебя на уме?

Что одним босоногим, бездомным будет меньше.

— Опомнись! Повинись!

— Простите, отец мой, простите…

Принудить? Велеть? Маман подчинился бы, пожалуй… Но можно насильно женить, нельзя насильно любить. Погубит, погубит его прямота — не сегодня, так завтра, думал Мурат-шейх с содроганьем. Судьба его написана на его лбу.

Время, однако, уходило. Бий один за другим поднимались из-за дастархана, откланивались, но не уходили, дожидаясь, чем же все это кончится. Шейх приказал:

— Приведите его! Где он?

Появился Аманлык, немой, дрожащий, как будто его вели на казнь.

Женщины подобрали, подогнали рубаху, штаны, чекмень, мужчины — шапку, сапоги, седло и привели взнузданного вороного гунана — жеребца-двухлетку. И когда в лунном свете, у девятикрылой юрты, показался волоокий джигит, умытый с ног до головы, одетый, обутый, как бий, на гарцующем норовистом коне, нужно было слышать, какой вопль восторга раздался оттуда, из темноты, где сторожили этот волшебный миг сироты!

Поутру, как было велено, Маман и его аткосшы были на месте. Мурат-шейх отправился с ними. В ауле Рыскул-бия их уже ждали. Лежал, пожевывая, большой верблюд. На его горбу, под четырехугольным плоским шатром, сидели двое русских с утомленными хмурыми лицами, связанные по рукам, — купец и его толмач.

Странно выглядел купеческий караван: три вьючных лошади, всего три, а на вьюках непонятный товар — железные рогатины и пушки… Наверно, это были пушки, и все гадали, как же и чем они стреляют, потому что пушек никто до тех пор не видывал. Слуги у купца — татары.

— Покормили их? Не голодны они? — спросил Мурат-шейх.

— Все готово, — ответил Рыскул-бий, отводя в сторону мутные глаза.

Подошел Гаип-хан, увидел Аманлыка, спросил:

— Кто такой? Чей сын? Какого рода?

— Он сын пастуха, — ответил Маман.

Гаип-хан с недоуменьем присмотрелся, узнал Амаи-льтка и расхохотался. Шутовски приложил ладонь ребром к бровям, разглядывая Аманлыка, ткнул в бок своего есаула Пулата и застонал от смеха.

— Ну, я думал, ты умней, а также твои отцы… — сказал хан, — и будет у тебя правой рукой… Есен-гельды.

«Истинно так, — подумал Мурат-шейх, — и я бы этого хотел».

— Премного довольны вашими словами, хан наш, да цветет ваша мудрость, — сказал подчеркнуто Рыскул-бий.

Гаип-хан поднял руку с нагайкой, что означало, что он принимает важное решение. Хрипловатый его голос слегка взвизгнул.

— Отвезешь купцов… Представишь Абулхаир-хану, в его собственные руки… Никого другого к ним не подпускай! Караван, товары останутся пока здесь…

— Слушаюсь покорно, хан мой, — сказал Маман, кланяясь с особой почтительностью, ибо речь шла об Абулхаир-хане.

А Пулат-есаул поежился непроизвольно, — дрожь прошла по спине…

Мурат-шейх сказал напоследок:

— По дороге глупостей не натвори. Нигде не задерживайся. Купцов береги пуще глаза. Не забывай, что за ними русский царь. Не болтай с ними лишнего, держи язык за зубами. Это тебе не те… пленные… И время не то.

Маман подошел к верблюду, взял его за повод и поднял на ноги.

Аманлык подвел коня Мамана, тоже гупана, — от благородного серого коня Мурат-шейха. И сам вскочил на своего вороного — неловко с непривычки.

Верблюд пошел, сильно раскачивая седоков под шатром. Гаип-хап, заложив руки за спину, прищурил колючие глазки. С этим, стало быть, покончено.