Сказание о Железном Волке - страница 21
— Угу! — сказал я и закашлялся — все еще не мог отдышаться.
— Кем ты сможешь работать, когда закончишь это свое ученье? — спросил дедушка.
— Ну, во-первых, я могу преподавать историю в школе…
— Как этот мальчишка Ереджиб?
Конечно, Ереджиб Батович войну прошел, но для дедушки он — все равно мальчишка, потому что сам дедушка, как он уверяет, прошел восемь войн. Финская и события на Халхин-Голе не в счет, там он не был, но дедушка уверяет, что у каждого мало-мальски уважаемого мужчины, кроме войн общих, должны быть еще и три-четыре свои…
— Как Ереджиб Батович, да, — подтверждаю я, уже начиная про себя посмеиваться: с какой, любопытно, стороны начнет он Ереджиба развенчивать?..
Дедушка любит Ереджиба, я это знаю, но вот почему он в разговорах со мной считает нужным над ним посмеиваться?..
Потом-то уж до меня дошло: может быть, таким немудреным способом дедушка заставлял меня защищать своего учителя и тем самым к нему привязывал?
— А разве для того, чтобы болтать, как Ереджиб, надо учиться? — спрашивает дедушка. — И долго он учился, этот мальчишка?.. И кто его учил?.. Где?
В который раз я начинаю объяснять, что такое сложное было время, успел закончить только первый курс института, как началась война. Ереджиба взяли на фронт, а после ранения он закончил школу политруков…
Когда я пытался объяснить это дедушке Хаджекызу в первый раз, он, помню, сказал:
— Знаешь, есть такая птица — соловей?..
— Да, она хорошо поет…
— Эти птицы тоже учатся в школах политруков, э?.. Иначе как бы они смогли так красиво петь?
Политруков он явно не любит — может, потому-то и Ереджиба до сих пор, несмотря на привязанность к нему, все-таки не жалует?..
Как-то несколько лет назад на покосе дедушка взялся, как всегда, над Ереджибом подшучивать: «А скажи, Ереджиб, почему ты стал на войне политруком?.. Адыгство предписывает мужчине быть храбрым, щедрым и красноречивым… Ясно, что щедрым на фронте быть трудно, даже если ты устроился на полевой кухне. Но можно выбрать что-то из двух: быть храбрым либо ловким на язык… Почему, скажи, Ереджиб, ты выбрал второе?..»
Прежде чем ответить, Ереджиб поднялся с телогрейки, на которой сидел у костра. Сказал негромко, но твердо:
— Я уважаю тебя, Хаджекыз, и потому скажу: мне пришлось выбрать красноречие только для того, чтобы стало больше отчаянных… Но сам я тоже был не только сладкоголосым, ты это знаешь…
— Знаю, Ереджиб! — согласился дедушка. — А-ей, достойный ответ — хорошо!
Но посмеиваться над нашим историком он так и не перестал — может, виноваты в этом были совсем другие политруки?..
— Ты едешь учиться далеко и будешь учиться долго, — как будто сам с собой размышлял дедушка Хаджекыз. — Значит, это серьезное ученье?.. Кем ты еще сможешь стать после него?
— Преподавать в институте, если закончу хорошо.
— Учить других, чтобы они учили других и так без конца?..
— Примерно так.
— А еще кем ты сможешь стать?..
— Кем бы ты хотел, дедушка?
— Самым большим начальником в ауле ты сможешь стать?..
— Конечно, смогу… если захочу, если постараюсь… Ты же сам мне рассказывал про трудолюбивого муравья…
Дедушка приподнял правую руку с выставленным вверх указательным пальцем, и палец этот, почти такой же темный, как и кизиловая палка, зажатая в ладони, стал словно продолжением палки.
— У муравья всем нам есть чему поучиться!
— Я это помню, тэтэж.
— А самым большим начальником в районе? Смог бы ты стать?
— Смогу, если постараюсь…
Голос дедушки все набирал значительности:
— И даже в Майкопе, э?.. И там?
— Если буду очень много трудиться, то и там, да… Мне это ни к чему, но раз ты спрашиваешь: и там — тоже.
— Если работаешь — будешь есть вяленое мясо, так! — согласился дедушка.
— Не ради же вяленого мяса я хочу поехать учиться!
— Эй, кто это говорит? — удивился дедушка. — Просто мы рассуждали о начальниках, а они всегда едят вяленое мясо! Или не так?
Он даже слегка подался к моему уху, и весь вид его словно говорил: ты же понимаешь, насколько это серьезно, если дед твой нарушает обычай — не тебя пальцем поманил, сам наклонился!
— А в Екатеринодаре? — спросил он еле слышно и нарочно сквозь зубы.