Сказание о Железном Волке - страница 44
На помощь старику Осману он был наверняка бросился — как иначе?.. Старика обижают!.. Это при коренном-то питерце…
Но ударить его Володька, конечно же, не решился бы. И что было бы, что?!
Поехал к любимому ученику! В солнечную Адыгею… Аллах!
О, великий и милосердный: и в самом деле, да что ж это?
О, старый добрый Зекотх, самый главный из древних богов, покровитель путешественников, всадников, богатых витязей и бедных студентов! О, Ауджэдж, который, как у русских святой Георгий, помогает примерно тем же добрым людям!.. Вы только что не дали меня в обиду — неужели не поможете дальше?!
Хотел было уже зашвырнуть лопату и идти к Осману немедленно, но потом сообразил все-таки: а может, пусть он маленько в себя придет?.. Пусть опомнится. Пусть поймет, что он мог натворить.
Потрогал челюсть, которая все больше прибаливала, взялся за работу чуть ли не с яростью: все сделаю, размечу, а к старику пойду уже после обеда. Готовься к нашей встрече, Осман Челестэнов!
Я расскажу ему и про научную ценность здешних наших раскопок, и объясню, что вовсе не хочу унизить ими род Челестэновых, а Мазлоковых — возвысить… Да нет же, нет! Ну, при чем тут?.. Прав как никто Юсуфоков Урусбий: лежавшие под курганом кузнецы такие же наши предки, такие же родственники, как те, кто лежит на аульских кладбищах… нет разве? И не дело, конечно же, не дело оставлять их под водою, как на севере России оставили под водою церкви…
Все согласно старой традиции: длинный турлучный дом Османа Челестэнова стоит торцом к улице, крыльцом к югу… Видал он всякие времена и слегка выпирает даже бок, обращенный к аулу, к людям — что тогда говорить об остальных стенках… Но красная жестяная крыша блестит ярко, чуть ли не вызывающе — не хочет сдаваться старый дом!
С улицы он огорожен высоким штакетником, а с остальных трех сторон — плетнем… Вдоль плетня, через узкий проулок мы всегда спускались к реке Хашхоне: двор Османа отделяет от нее совсем почти заросшая татарником да полынью тропинка и пыльная дорога, по которой только брички ездят.
Когда-то за этим двором на реке было любимое наше место, со всего аула шли сюда купаться. Его так и звали, это место: Челестэнова яма.
Напротив дома тянется плетень с высокими кольями, отгораживающий дворик от огорода, — на кольях и сейчас висят перевернутые кувшины, все эти банки-склянки… Вдоль плетня по огороду в два ряда растут вишни, а посреди картошки да кукурузы высоко взметнулись две раскидистые яблони: под одной из них конусом вкруг ствола, как индейский вигвам, составлены почерневшие от непогоды доски разной длины, а под другой яблоней и сейчас стоит старая деревянная кровать Кацу, покойной дочери Челестэнов…
Помню, как она печально посмеивалась: что ж, что она не может встать — тут лежать хорошо, яблоки падают прямо в руки… Какие, и правда, были яблоки! А, может, особенно вкусными они казались после того, как целый день пролежишь в горячем песке или на теплой траве, целый день проплаваешь в нашей быстрой и холодной Хашхоне?
Словно в громадный, обтянутый жестью барабан гулко ударило яблоко, сорвавшееся почти с такого же высокого дерева за домом, с грохотом покатилось по крыше, и я вздрогнул…
«Межа — ваша, а середина — моя, потому что со мной Аллах!» — вспомнилось бабушкино выражение, с которым она учила входить в незнакомый двор, чтобы была удача. И я вдруг суеверно и торопливо прошептал это.
Из дальних дверей, расположенных напротив летней кухни, вышла Хан, жена Челестэнова.
— Я хотел видеть Османа, — сказал я не только вежливо, но как бы и с просьбой в голосе. — Нет ли его дома?
Хан сухая и высокая, словно хорошо стесанная со всех сторон турлучина. Полинялое фланелевое платье явно велико и висит на ней колоколом. Лицо тоже сухощавое, рябое, будто присыпанное золой. Из-под тонкого белого платка выбиваются седые волосы… Только правильные черты лица, до сих пор хранящие следы миловидности, свидетельствуют о былой красоте… Ей бы глаза хоть чуть повеселей, Хан, — но нет: карие зрачки запали слишком глубоко и не выражают теперь ничего, кроме затаенного, привычного страха. Скулы ее остры, словно края деревянной чесалки, и это тоже подчеркивает постоянное напряжение и замкнутость.