Сказание о Железном Волке - страница 64
Отчетливый стон — тяжкий и долгий раздался вдруг под плитой, где-то впереди меня, совсем рядом, и сердце у меня остановилось, я напрягся… Мокрую от пота рубаху приподнял вдруг неизвестно откуда прилетевший ветерок, омыл спину…
И снова стон: долгий мучительный, словно это стонала сама бесконечно обиженная земля…
С какой древней мощью, с какой неистребимой верой снова зазвучал голос Хаджекыза.
— Дай-ка мне теперь, Сэт! — нагнулся надо мной Вильям Викторович. И совсем как дедушка когда-то добавил: — Дай-ка мне теперь, мальчик!..
Никогда он меня еще так не называл!..
Теперь мы стояли с Арамбием. Я отдыхал, а он говорил и говорил — чуть небрежно как всегда, но все же с заметным вдохновением… или с надеждой?
Пожалуй, что он и тут все-таки изображал передо мной «настоящего адыга» — разве тот будет суетиться около пострадавшего родственника, если рядом есть еще люди?.. У нас ведь любят рассказывать эту историю — как жена прибежала на задний двор, где возился с лошадьми ее муж, и закричала, что их единственный сын упал в колодец… «А соседи наши дома?» — спросил ее муж. «Дома, дома!» — кричала она плача. «Хорошо, что они дома, — сказал отец мальчика, спокойно продолжая работать… — Сейчас я закончу чистить лошадей и пойду резать для них овцу!» А разве не так вообще-то должно быть?!
Если соседи дома.
Если они — настоящие соседи.
Иначе кто вытащит мальчика, когда его родителей не будет во дворе?
Но Арамбия ведь надо еще и знать. Хоть маленько.
— Твой-то Шибздикохабль где-то рядом? — небрежно спросил меня, морщась.
— Если на машине, то чуть дальше, а на бричке — совсем рядом… Прямиком.
— Все равно, я так и думал: помогу родне, а потом к тебе заскочу…
Еще бы мне не удивиться: такая важная птица — и вдруг…
— Ко мне?!..
— Ну, не совсем к тебе… К шефу твоему, — и все так же небрежно кивнул на Оленина. — Он, что ли? Большой ученый? Просили передать ему кое-что. Тоже… большой ученый. Дядька мой. Узнал, что еду в эти края. Поможешь, говорит, Митыху, а по дороге в аул потом заскочишь в Шибздикохабль…
— Ладно, Арамбий!
Но зубы у майкопчанина все никак не переставали болеть. Снова на Оленина кивнул:
— Русский?
— Да.
— Ясно. А кто: татарин?.. Хохол? Или еврей?
— Говорю: русский.
— Ах да!.. Я забыл, что ваш Шиб…
Мне показалось, я глянул на него слишком выразительно. Но он всего лишь смилостивился:
— Ну, ладно, ладно, Шиблокохабль… Центр интернационализма. Вот дядька и говорит: поможешь, — и тут Арамбий не удержался, все-таки вздохнул, — ему…
— А он… тебе кто?
— Он старше-то всего на год, но тоже дядя… это черкес! Характер, скажу тебе. Майора получил чуть не в двадцать пять — ас!.. Как он сам о себе: хаджирет. Небесный хаджирет, да… А тут обиделся: старший брат в больнице, сестра как раз тоже заболела, а ему не стали сообщать. Что решили своих под бетоном оставить — тут весь край… А когда получил от них письмо, сразу телеграмму дал: ждите!.. И пошло: как хотите, мол, а маму тут не оставлю. Старший тогда: давай покажу, а он — и сам помню. Начал копать, а бетон… р-работнички, видишь! — Арамбий повел подбородком на торчащую из надломленной плиты арматуру. — Или спешат, или экономят… Экономисты хреновы!
— При тебе?
— Он крикнул… так, коротко. Митых. А треск я как бы даже потом услышал… Хоть откопать бы, пока наши не приехали — старший дядька и муж сестры. С ними его жена сюда просилась…
— С женой прилетел?
— С женой. Она у него, правда, русская… И сын. Шесть лет Шамсудинчику, представляешь?.. Если все это тут застанут…
Арамбий замолк, и я поглядел, куда он так внимательно смотрит.
Оленин выбрался из углубления, которое мы уже выкопали, глянул на второго адыгейца — тот стоял рядом с Хаджекызом:
— Рубаха… зеленая на нем?.. Это рубаха?
Тот бросился к бетонной плите.
— Военная, да!
Арамбий снова совсем по-детски вздохнул и тоже шагнул к подкопу.
Когда летчика наконец вытащили из-под плиты, показался кран, а уже у самого кладбища его обогнала «скорая»… Я теперь отошел в сторонку — рядом с носилками суетились племянники… И вдруг раздался истошный женский плач — он словно бросился мне на плечи: