Сказания вьетнамских гор - страница 8

Вскричали слуги:

— О госпожа, в какой гонг ударить?

И отвечала госпожа:

— Ударьте в самые громкоголосые гонги, ударьте в самые звонкоголосые гонги! Бейте, пусть их звон дойдет до всех краев! Бейте, пусть услышат в каждом доме этот звон! Пусть он в землю уйдет сквозь настил! Бейте, пусть его небеса услышат! Пусть обезьяны от страха свалятся с ветвей на землю! Бейте, пусть злые духи его услышат и не причиняют зла людям. Пусть мыши и кроты перестанут рыть свои норы! Пусть змеи в испуге выползут из всех расселин! Пусть лани и олени застынут на месте, уши навострят, пусть зайцы навострят уши, выронят травинки изо рта. Пусть все сущее слушает Хэни и Хэбхи!

Вот окончено пиршество. И Зин, И Лин, И Лан, И Сух, И Сах поднялись с циновок и ушли. Вскочили они на коней, а у коней округлы спины, как у белок-летяг. Вскочили они на коней, а у коней коротки спины, как у белок-летяг. И понеслись кони.

Взвились — миновали гору, подпрыгнули — водопад позади остался! Быстрее ветра долетели они до селенья. Или так скажем: прилетели, будто ветром подхваченные.

И увидели братья селенье на вершине горы, горбатой, как черепаха. На склонах горы поля раскинулись. Как муравьи, кишат стада быков. А тропа меж полей до того широка, что если встанут на ней два воина, один протянет копье, другой протянет меч, меч и копье не коснутся друг друга. Разворотили тропу конские копыта, посмотришь издали — похожа тропа на старую лохматую веревку. В селенье ходят юные рабыни — сосок к соску, толпятся юные рабы — плечом к плечу.

Лучше места не сыщешь в целом свете!

Куда ни взглянешь, везде следы копыт — их так много, как следов тысяченожек. От ног слоновьих в земле остались вмятины, огромные, как ступа. А медных котлов в селенье столько, сколько улиток в лесу. Дома там длинные, как звон гонга. Террасы широкие — птице не облететь. Возле каждого дома и на каждом крыльце скачут дрозды, резвятся золотые иволги. Узорные платки сушатся на шестах, им счету нет.

Два брата оставили коней на привязи, одолели двумя прыжками лестницу, потом дважды топнули ногою, и закачался дом — семь раз качнулся вправо и семь влево.

И Зин вонзил нож в стену, И Лин вонзил нож в стену. Потом они уселись, руки положили на колени, тонкие оба, как нити, гибкие, как пламя. Славные гости, доброго обхожденья достойные.

Родные сестры храброго Дам Шана, Хэли и Хэанг, сидели в этот час за плетеной стеной.

Говорят они:

— Надобно гостей приветить! Эй, кто циновки стелет — несите-ка циновки побыстрее, кто стелет одеяла — несите одеяла! И изголовье приготовьте! Кто бетель подает, пусть несет бетель. Табак мелко нарежьте и положите в медную чашу. Бетель приготовьте искусно, в блюдо медное положите! О мужи! — сказали они затем. — Что привело сюда столь уважаемых и чтимых вождей? Что привело вас к нам, ничтожным?

— Мы пришли, сестра, не для того, чтобы валить плетни или ломать изгородь. Нет, мы полны смиренья. Мы лишь хотим одно дело с тобою рассудить.

Слуги постелили белые циновки, а сверху постелили красные циновки.

Направилась Хэли в Дамшановы покои, плывет Хэли, как пава, — стан у нее стройный, гибкий. Распахнула она две створки двери. В покоях — две скамьи и две подушки. Дам Шан в гамаке лежит, рассыпались по гонгу волосы.

И говорит Хэли:

— О брат мой! В дом нагрянули чужеземцы-тьямы, выйди приветить гостей. Старший из них посредине сидит, тебя дожидается.

Отвечает Дам Шан:

— Не стану привечать гостей! А вы зажарьте курицу и принесите кувшинчик вина. Молодого вина, пятидневного.

Холи все сделала, как брат велел. Положила в огонь курицу, — мало ей показалось одной курицы, еще одну зажарила. Рис очистила, и засиял он, как цветок эпанг, засверкал, будто солнце. Варить его стала. Быстро сварила: не успела изжевать листок бетеля, а рис уже и подавать можно. Разложила она яства на блюда чеканной меди, перед гостями поставила:

— Отведайте, гости.

И Зин пододвинулся к блюду, И Лин пододвинулся к блюду.

Говорит Хэанг:

— Отведайте моего риса, который плесенью пахнет, поганой похлебкой моей не погнушайтесь, курицу ястреб задрал, да жрать не стал. А стряпал для вас попугай, тот самый, которого ястреб трепал.