Сказка про девочку Лею, короля Граба и великана Добрушу - страница 9

Когда выглянуло солнце, то города-государства моликов не было. Не пламенели как прежде стёкла, не сверкали крыши. Вместо этого на месте весёлого города возвышалась безобразная и грязная коробка, а у оставленного в стене единственного входа стояли с дубинками хмурые грубы. Согнувшись, они глядели под ноги и что-то шептали. Из распоротых на спинах курточек торчали их котомки-горбы.

Солнце осветило и Ашурбода. Наработавшись за ночь, он сидел, привалившись спиной к стене замурованного им города, и солнечные блики играли на круглых щеках. Зло опущенные вниз углы губ вздрагивали. Он спокойно похрапывал. В отдушине его головы сидел, спустив вниз волосатые ноги, паук Мохнобрюх и не спеша обгладывал лапку кузнечика.

А что же сталось с Леей?

Она по-прежнему стояла с поднятыми вверх и приклеенными руками, одна в глухом фонаре каланчи. Но всё так же — двумя яркими солнышками — сияли её глаза, и поэтому в фонаре было полным-полно золотистого света. Девочка поглядывала на корзинку с ягодами, даже пыталась поддеть её ножкой — так ей хотелось есть. Лея не понимала, что же произошло, почему не пришла подружка, и всё ждала, когда же паук снимет с фонаря свои верёвки и освободит её. Но прошёл день…

А в это время мастера сидели вокруг бассейна. Руки их были связаны за спиной, и, чтобы напиться, приходилось вставать на колени и, перегнувшись через стенку бассейна, пить противную воду. Уйти они никуда не могли. Их охраняли молчаливые грубы, и мастера печально сидели в полной темноте. Если в первый день глаза их кое-что различали в темноте, то теперь от горя свет в них окончательно померк.

Старый Лат был тут же. Где Лея, он не знал, и это терзало его сердце.

Лицо мастера посерело и совсем сморщилось, седые волосы растрепались и торчали во все стороны. Впрочем, этого никто не видел, кроме грубов, которым было всё равно.

— Нам никогда больше не увидеть солнышка, — сказал кто-то, сидящий рядом с Латом. — Если бы мне разок глянуть на солнце, я бы стал сильным и не боялся бы грубов-разбойников.

И старый Лат ответил:

— Да, да. Нельзя жить беспечно, если рядом с добром уживается зло, если сильные обижают слабых. Надо уметь постоять за себя.

— Ах, мне бы только взглянуть на солнце! — повторил тот же молодой и тоскливый голос и замолк, потому что знал, что сейчас с голубого неба вовсю светит ласковое солнце, но ни один луч не может проникнуть сюда, под сырую крышу.

Слышавшие этот разговор молики тяжело вздохнули и впервые заплакали.

Гей с другом муравьём вышел из леса и увидел впереди себя большую грязную коробку, возле которой бегал чёрный великан и кого-то яростно топтал сапогами. Друзья спрятались за дерево. Скоро они разглядели, как из-под самых подошв великана выпрыгивают кузнечики и прячутся в траву. Один из них шлёпнулся рядом с Геем и от неожиданности вскрикнул.

— Не бойся, — сказал Гей. — Что это за страна? Почему этот большой и чёрный топчет вас, маленьких?

И кузнечик рассказал Гею и муравью всё, что знал. Долго сидел мальчик с опущенной головой, пока муравей не пощекотал его усиками и сказал:

— Ты не должен так переживать за дела грубов. Ты совсем не похож на них, ты другой. Вставай и пойдём отсюда. Есть же на свете другие, спокойные места.

— Нет, друг мураш. — Гей покачал головой. — Разве тебе не жалко добрых и доверчивых моликов? Не жалко старого мастера Лата?

— Его внучку, девочку Лею, замуровали в высокой башне, я видел! — протрещал кузнечик. — Она была так добра ко мне! Я танцевал, а она так смеялась!

Муравей подумал, погладил лапками свою большую голову, потом заговорил:

— Мне стыдно за свои слова, Гей. Разве с такими челюстями боятся врагов? С ними надо драться везде, где они есть. Вот что я придумал…

— Ты самый смелый среди муравьёв, — сказал Гей и ласково поглядел на друга. — Говори, что ты придумал.

— Сделай себе котомочку, — а меня нагрузи дубинками, — посоветовал муравей. — Разве я плохо сказал?

Гей обхватил руками его шею.

— Ты настоящий друг мне и им, — он показал на замурованный город. — Ты хорошо сказал, Мураш, а ещё лучше придумал.

Муравей покраснел от похвалы, но тут же снова стал серьёзным и чёрным.