Сказки - страница 17

Но только он это подумал, как чья-то гигантская рука осторожно взяла аэроплан и потащила его к себе.

— Я пропал! — громко воскликнул Сидящий Пилот.

— Почему пропал? Я никогда не был ни бандитом, ни разбойником, — ответил хозяин руки. — А теперь я всего-навсего мирный бронзовый Памятник, стоящий в центре площади, и у меня даже в мыслях нет сделать вам что-нибудь плохое.

Сидящий Пилот облегченно вздохнул и осмелился, наконец, посмотреть, откуда исходил голос. Он увидел огромное добродушное лицо, на котором между усами и бородой скользнула приветливая улыбка.

— Кто вы такой?

— Я уже сказал вам. Я — Памятник. Раньше я был патриотом и с высоты моего коня призывал воинов к освобождению родины.

— А сейчас вы тоже на лошади?

— Да. Лошадь довольно большая, как же вы ее не заметили?

— Я летел высоко. Сейчас, с вашего разрешения, я отправлюсь дальше. Я сделаю над вами круг, чтобы лучше осмотреть вас и вашу лошадь.

— К чему спешить? — улыбнулся Памятник. — Подождите еще минутку, давайте немного поболтаем. Мне так редко случается говорить с кем-нибудь, что я чувствую, как у меня онемел язык и губы двигаются с трудом. Я уже давно услышал жужжание вашего самолета и очень удивился. «Неужели, думаю, — летает муха в такое время года?». Что за история! Клянусь, что такие маленькие аэропланы я видел только в руках детей!

Сидящий Пилот рассказал, что его аэроплан тоже детская игрушка, и в нескольких словах сообщил Памятнику о своих делах и о Голубой Стреле.

— Очень интересно, — ответил Памятник, внимательно выслушав рассказ. — Я тоже люблю детей. В хорошую погоду они всегда прибегают поиграть около моего коня. А сейчас выпал снег, и они оставили меня одного. Но это вполне естественно, и я не обижаюсь. Правда, один из них частенько навещает меня и сейчас, хотя я не могу поручиться, что он приходит именно ко мне. У этого мальчугана каштановые волосы, и чуб опускается ему на самые глаза. Он приходит, садится на ступеньки и долго думает о чем-то. Потом уходит. Мне кажется, что он чем-то очень расстроен.

— Если бы его звали Франческо, — вздохнул Сидящий Пилот, — он мог бы оказаться нашим другом. Что вы об этом думаете?

— К сожалению, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произносил его имя. Вообще-то у людей не принято, чтобы они сами себя называли по имени, — они ждут, пока их позовут другие. Но этот мальчик мне кажется одиноким, и в этих краях никто его не знает.

— Если бы его звали Франческо… — снова вздохнул Сидящий Пилот.

Неожиданно его осенила блестящая идея:

— Только Кнопка может решить этот вопрос. Он обнюхает ступеньки и скажет нам, Франческо это или нет.

— Хорошо сказано — хорошо сделано. И я буду иметь удовольствие познакомиться со всей вашей компанией.

— Но… — пробормотал Сидящий Пилот, становясь грустным, — как он мог попасть сюда? Ведь следы теряются там, посреди улицы.

Памятник усмехнулся в усы.

— Вижу, что вы не совсем хорошо знаете ребят, — вежливо заметил он. — В противном случае вы бы знали, что они любят путешествовать на подножке трамвая. Они не должны так делать, потому что это запрещено. Но иногда они нарушают это правило. Как раз я вспомнил: вчера на подножке трамвая мимо меня проезжал мальчик с каштановыми волосами, и полицейский заставил его слезть.

— Тогда нечего сомневаться, это наверняка был Франческо! — весело воскликнул Сидящий Пилот.

Через четверть часа вся компания уже находилась у подножия Памятника.

Кнопка нервно бегал по ступенькам, обнюхивая их так, как будто хотел втянуть эти массивные мраморные ступени в свои ноздри. Он нюхал долго, чтобы не ошибиться. В действительности он сразу же почуял запах башмаков Франческо.

«Наконец-то мы тебя отыскали!» — ликовал он про себя.

— Ну? — нетерпеливо воскликнул Полубородый Капитан, у которого лопнуло терпение.

— Это Франческо, — изрек, наконец, Кнопка, — мы отыскали его!

— Урра, тысяча треугольных китов!

Кто знает, что подразумевал Капитан, говоря о треугольных китах, которых не было и никогда не будет на свете. В порыве энтузиазма он не соображал, что говорил.

Памятник тоже был доволен. Где-то вверху среди ночи и снега загремел его смех. Затем смех передался ногам лошади, и ноги задрожали.