Сказки Старой Эль - страница 4

Она опустилась на колени. И в тот же миг навстречу ей рванулись потоки воздуха и взгляд, отчаянно гневный взгляд золотых драконих глаз. Воздушной струёй её опрокинуло на спину, Лара успела увидеть, как что-то огромное, раскалённое, беспощадное пронеслось над ней, рванулось ввысь, покинув идеально круглый колодец, у края которого она замерла.

Казимир и Ара не успели еще спуститься, но видели, как улетает прочь крылатый ящер, как Лара, спасаясь от его жара, сжалась на земле.

– Давно, очень давно не прилетал он сюда… Так давно, что деревья успели вырасти. На камнях, – тяжело уронил гончар в ответ на пристальный спрашивающий взгляд дочери.

В драконьих глазах вся юность и ветхость мира. Драконы не видят – зрят. Говорить не могут. Речи лишены. Их огненная суть все слова сжигает, всё в прах обращает.

И только камни, камни, камни – Лара вела ладонями – всё помнят и знают. И тоже молчат. Они дошли до степного города отца. Но она всё не могла забыть. Она возвращалась. Каждую ночь. Шести часов – от полуночи до утра – едва хватало, чтобы дойти и вернуться. И Лара шла.

То место опустело, остыло. Умерло всё. Погибли деревья, опалённые его дыханием. Сгинули птицы. Только звёзды светили ровно и молча. Лара садилась у кромки и смотрела на них. Она облазила всё камни и уступы, собрала чешую и спрятала. Ей было достаточно той, первой, которую отец принёс. Она всё думала, думала, тёрла ладонь о ладонь и думала: зачем? Зачем отец привёл их сюда? Знал он? Видел то, что она видела?.. Спросить у отца она не смела. Даже сестре не сказала ни слова. Казалось, стоит ей открыть рот, как слова рассыпятся прахом на языке. Он коснулся меня лишь взглядом, но уже изменил. А, может, разбудил то, что давно зрело в груди под золотой пластиной. Его пластиной.

В степном городе они пробыли три дня. На четвёртое утро пошли обратно. Дошли быстро, то место обогнули, миновали. Вернувшись, Лара даже не обняв мать, бросилась в свой дом-шалаш, выстроенный на одном из гигантских буков. Этот дом ей построил друг – высокий скуластый Павле. Она взобралась по брускам, набитым на ствол и ветки, и рухнула спать – за все три бессонные ночи.

– А где Ларка? – только и спросила мать, она не удивилась отсутствию дочери так же, как и не удивлялась ничему в своей жизни.

– Спит, – коротко бросил Казимир.

Ара улыбнулась. Отец прекрасно знал, что она не расскажет матери ничего, а мать ничего не спросит. А вот с Ларой попробует поговорить, когда понесёт ей ужин в шалаш.

У бука мать встретила Павле. Он сидел в подножия дерева и неторопливо втирал масло в крышку небольшой шкатулки – подарок Ларке, не иначе. Мать вздохнула и присела рядом.

– Здравствуй, Павле.

Он поприветствовал как положено – кивком над сложенными на груди ладонями.

– Всё спит она?

Павле усмехнулся.

– Так спит, что и к завтрашнему ужину не поспеет.

– Что с ней, не думал?

– От сна бежала – теперь догоняет.

– Поешь, – мать протянула ему ещё теплую миску. – Всё равно будешь до утра сидеть. А я пойду. Смотри – не пропусти, как проснётся. Спросишь тогда, чьё золото ярче горит – земное или небесное?

Павле на мгновение задержал взгляд и кивнул. Он был высок, крепок и непривычно смугл для лесных жителей. Павле не любил сидеть на одном месте и часто надолго уходил. Говорили, он прошёл весь Великий лес и дошёл до моря. У Лары был браслет и ожерелье из розовых и белых ракушек, но она их не носила – берегла. Руки Павле с плеч до локтей были покрыты тёмно-зелёными и фиолетовыми татуировками. Спина тоже. Лара не успела разглядеть, что именно там выбито. Павле тогда заметил, что она притаилась и наблюдает, и быстро нырнул. А больше никто не знал, что Павле расписал себе тело непонятными узорами. У лесных людей только преступившие родовой закон носили отметки на теле – маленький чёрный крест на внутренней стороне запястья. Первые рисунки на левом плече у Павле появились тогда же, когда и ракушки в шкатулке у Лары. С тех пор его уходы длились все дольше. Но, вернувшись, он неизменно шел к Ларе, и они бродили по деревьям в буковой роще или уходили в Озёрные пещеры. Вот тогда она и подглядела тайну его путешествий. Лара никогда его ни о чем не расспрашивала из гордости – не говорит, значит, не хочет, а просить она не станет. Он дарил ей браслеты редкой, нездешней огранки и серьги-монеты, и обереги, сплетённые из ковыля. Дарил, как правило, молча, но больше он ничего никому не дарил, и Лара считала, что наполнила его молчание верными словами.