Сказочница - страница 11

Из своеобразного чувства сострадания князь Амраэль решил, что в городе не должен родиться ни один ребенок, и он лишил людей радости земного зачатия. Но он также избавил от ночных мук тех, кто не был виновен в изгнании и ранах Ириена и его спутницы, повелев при этом, чтобы виновные страдали вечно, во всяком случае, до тех пор, пока демоны не решат, что они искупили свою вину и не снимут заклятие с города».

Тут старуха тяжело вздохнула и провела рукой по своим белым волосам. Небо за ее спиной порозовело от первых рассветных лучей. Волк, лежавший у ее ног, поднялся с земли и несколько раз тряхнул шерстью. Своей гноящейся мордой он уткнулся старухе в колени и в неверном свете бледного рассвета его глаз сверкнул зловещим серебром.

Она потрепала зверя по голове и затем с некоторым раздражением отстранила его морду. С трудом, так, что было слышно, как скрипят ее более чем древние кости, она поднялась на ноги, ухватившись скрюченными пальцами за свою палку. И в этот момент внезапная вспышка молнии рассекла безоблачное небо, но молния эта была черной, и небо не осветилось, а, наоборот, потемнело, точно занавес опустился в конце сыгранной пьесы. А когда снова пробился неверный свет, на месте волка стоял сам князь Ириен. Его блестящий плащ развевался во внезапном порыве ветра, а в зеркальной сфере невидящего глаза отраженно блеснул первый луч солнца. Старуха же так и осталась старухой — кожа ее казалась даже еще более иссохшей и сморщенной, но в осанке появилось что-то величественное, какое-то приглушенное сияние исходило от ее глаз и волос. Ибо хоть вода из озера бессмертия и не сделала ее бессмертной, но благодаря ей она избежала смерти от несчастного случая. Ей не была дана вечная молодость, ибо этим даром обладали только Вальрины, и она состарилась — ах, как она состарилась! — но Смерть до сих пор обходила ее стороной.

Губы старухи тронула едва заметная улыбка, и она вновь заговорила, но голос ее теперь звучал иначе да, он был стар, но состарившийся, как благородное дерево. Казалось, время стерло все его шероховатости.

— И вот наконец пришел судный день. Целую вечность наблюдали мы за вашими мучениями, ибо ваше безумие не может быть не замечено самим Безумием, как не может даже лев не заметить блоху. Вы долго страдали, и да будет вам известно, что это я уговорила князя Ириена снять проклятие с вашего города, это мне вы обязаны своим избавлением. Ибо он намеревался держать вас во власти ночных кошмаров до тех пор, пока не умрут сами боги и на тропах, по которым поднимаются они в горы, не запляшут камни. Однако я говорю: хватит. Но не жалость руководит мной, когда я освобождаю вас от ваших мучений. Я делаю это ради того ребенка, который родился в ту минуту, когда князь Ириен потерял свой глаз. Ибо, хотя прошла уже не одна тысяча лет со дня его появления, он до сих пор оставался младенцем. Он страдает во сто крат больше всех вас взятых — вместе ведь вам слышны лишь какие-то неясные шорохи, а его слух со всей силой наполняют эти звуки потусторонних кошмаров, а ведь он невинен перед нами.

Перед князем Ириеном и его смертной супругой предстала женщина с запеленутым младенцем на руках. В глазах ее светилось чувство, которое трудно описать словами. Она упала перед ними на колени, и слезы градом катились по состарившейся коже ее несостарившегося лица. Она опустила младенца на землю, а сама отошла в сторону. Почувствовав внезапный холод, ребенок раскрыл рот, чтобы заплакать, но не раздалось ни звука. Ренна подошла к нему, с интересом разглядывая дитя, ибо сама она была бесплодна. Увидев ее, ребенок скорчил рот в беззвучной гримасе. На ее душе и теле он увидел печать Вальринов, печать, преследовавшую его в кошмарных видениях с самого рождения.

Князь Ириен сделал шаг вперед и унизанной драгоценными перстнями рукой подхватил Ренну за локоть. Он опустился на колени подле испуганного младенца, который, зажмурив глазки, молотил в воздухе своими тоненькими ручонками. Ириен двумя пальцами развернул головку ребенка так, чтобы тот смотрел прямо на него. Зеркальце в выбитом глазу князя как-то странно сместилось.