Скинхед - страница 32

Маня пытается вырваться, но не тут-то было. Я в нее буквально мертвой хваткой вцепился. Неужели, правда, что женщина в ярости, куда страшнее, чем любой мужик? Манька хрипит:

— Еще раз подойдешь к Павлику и я тебя просто убью, ты меня поняла?

Девчонка что-то стонет в ответ, в общем шуме этого и не разобрать. Манька, изловчившись, угрем выскальзывает из моего клинча и снова бросается к ней. Снова удар каблуком на этот раз в живот. И я, уже схватив ее для верности за волосы, выталкиваю за пределы орущего ринга. Перед нами все расступаются, и мы идем по коридору, как если бы я был тренером знаменитого боксера, провожающего его с ринга. Мне противно даже прикасаться к Мане. Разве женщина может быть такой? Я не представляю маму или Иру в такой же ситуации.

Она ноет:

— Отпусти, мне больно.

— Я уж думал, что тебе боль неведома, ты же у нас крутая! Вон, как дралась, Тайсон уж обзавидовался, — все это я ей выговариваю в углу школьного двора.

— А чего она лезет к Павлику? В следующий раз просто прирежу и все тут, — она сплевывает кровь, которая сочится из разбитой губы, но говорит это так, что понятно — не пустая угроза. И мне снова становится не по себе. Женщины ведь не должны быть такими свирепыми.

Как-то незаметно пролетело время до Нового года, и однажды утром я просыпаюсь с радостной мыслью, что не надо спешить в школу — каникулы. А с другой стороны, чему тут радоваться: вместе со школой лишаюсь и ставшей привычной возможности видеться с Ирой. Ведь последние недели мы все время вместе — в школу и со школы, пару раз нам удалось даже погулять вечером. Может, и сегодня мне улыбнется удача? Ясность в это дело можно внести не раньше двенадцати часов — раньше звонить неудобно, да и смешно свое нетерпение выказывать. А стрелки ходиков тащатся с черепашьей скоростью. Но я уже научился ждать и знаю, как забить время без телевизора и вдруг обнаружить долгожданное слияние стрелок. А вот и ее голосок сообщает, что она тоже скучает дома, и даже намеревалась мне звонить. К черту телефон — я мигом выскакиваю на улицу, чтобы возникнуть через несколько минут перед ее домом. А к чему рюкзак у меня за спиной? Уж не в поход ли я собрался в ближайший лес? Ах, не в лес, а на каток. Ценю за юмор.

— Так, вот, дорогой Артем, — она так и говорит: «дорогой»! — легче научить корову летать, чем ее кататься на коньках.

— Это оттого, что вам, сударыня, с тренером не повезло. Со мною все будет по-другому, — успокаиваю я ее.

— Неужели? Однако учти, если я убьюсь на льду, то мой призрак будет преследовать тебя до конца жизни.

Шум и гам ледового дворца напоминает мне о далеких днях, когда я впервые вышел на лед в сопровождении моей вечно заботливой мамы. Увы, вскоре ее поглотила работа и домашние заботы, и ей стало не до катка. Меня некому стало возить, так я и забросил коньки. Но все равно до сих пор в этом Дворце спорта для меня все родное. Все это я рассказывал Ире, помогая зашнуровать ей коньки и препровождая ее первый выход на лед. Она вцепилась в меня так, как я когда-то в маму — будто в случае неудачи не на лед шмякнется, а в пропасть. Разумеется, как и все новички, она то и дело валится на бок, увлекая меня за собой. Мне стоит немалых усилий придать ее скольжению устойчивость. Увы, пару раз мы-таки спикировали на лед. По счастью, мне во время удается бесстрашно подставлять вмиг покрывшиеся ссадинами руки, дабы она не бухнулась головой о лед катка. Главное — она не ноет и не ревет, как большинство новичков вокруг. Каждый полет сопровождается звонким смехом и шутками по поводу моих тренерских способностей и своей неуклюжести. На морозе она раскраснелась и стала непередаваемо красивой, такой, что я не могу оторвать от нее глаз, что, конечно, не лучшим образом сказывается на обучении конькобежному спорту.

— Ты такая красивая, — мы стоим у ее подъезда, и я понимаю, что если сейчас не поцелую ее, то умру.

Она словно читает мои мысли, в том, как она опускает глаза, я вижу мгновение, когда я прикоснусь к ней. Я неуклюже обнимаю ее, и касаюсь ее губ. Сладкое тепло растекается по всему моему телу…