Скинхед - страница 46

Хорошие дни пошли, черт возьми! Неужели моя черная полоса, начавшаяся моим рождением, сменилась белой? Вот бы так оно и было на самом деле.

Поздно ночью бодро приближаюсь к дому, по привычке вскидываю взгляд на наши окна — света нет. С чего бы это? Пытаюсь открыть дверь своим ключом, не удается, ясно, что мама дома, через несколько секунд слышен шорох ее шагов, что-то она не торопится мне открывать — это на нее не похоже, даже на нетерпеливое притопывание не реагирует.

— Ты что притаилась в темноте? — шутливый тон призван взбодрить ее, ибо чувствуется, что с ней что-то не то. Вспыхнул свет и все стало ясно: мама стоит с заплаканным лицом. Она у меня вообще-то боевой товарищ, покричать, возмутиться и всплакнуть дела ради может, но чтобы, так вот, в темноте, горючими слезами — такое не припоминаю.

— Извини, Артем, я не хотела тебя пугать, — она проговорила это, с трудом удерживая слезы.

— Что случилось, мам? — я, как можно теплее, обнял ее. — Опять начальница разорялась?

— Какая там начальница, стала бы я из-за нее убиваться, только потише, а то бабушку разбудишь.

Видимо зря я радовался хорошему дню, что-то случилось из ряда вон выходящее.

— Да ничего страшного, просто перепугалась я сильно, — почувствовав, что я готов от нетерпения взорваться, несчастная мать призналась сквозь слезы: — Я же сегодня зарплату получила, а у меня сумку вырвали, когда я к метро шла. До того обидно, чувствую себя полной дурой.

Она вновь закрывает лицо руками, а я чувствую, как от ярости кровь вскипает во мне и гулко стучит в перепонках.

— Кто это сделал? — глухо вскрикиваю я, готовый взорваться от злобы, ярости, желания отомстить.

— Ну откуда мне знать? Спросил бы что-нибудь полегче. Только и успела запомнить: шапки, надвинутые на глаза, да странный акцент у того, кто ткнул меня в бок ножом…

Я на минуту представил мать: растерянную, жалкую, с сумкой в руках… И нож…

У меня словно отнялся голос. Со мной такого еще не случалось никогда в жизни. Никогда так вот физически я не ощущал столь сильной обиды за близкого человека и собственную беспомощность.

— Ой, Артемка, извини, не должна была я тебе этого говорить, да ничего не поделаешь. Не денег жалко — обидно и больно. Что же такое происходит: двое мужиков, у одного из них нож в руке, нападают на беззащитную, одинокую женщину. И где? В самом центре Москвы, в парке, через который я хожу двадцать лет каждый день. Господи, что же стряслось с нами? — в ее голосе столько недоумения и обиды, что у меня щемит сердце.

Что мне остается делать — обнимаю и глажу маму по волосам, по голове, склоненную мне на плечо — так, как она делала мне когда-то, в теперь уже таком далеком детстве. И еще нахожу слова утешения, ласки: то, что миллионы раз делала она, когда я впадал в отчаяние. Если бы у меня была возможность найти этих ублюдков, и разорвать их на миллион кусочков, я бы это сделал не задумываясь.

— А акцент, какой был у них? — начинаю допытываться я, хотя понимаю, что разыскивать двух воров, в кишащей бандюгами и убийцами многомиллионной Москве дело невозможное и это приводит меня в ярость.

— Может, как у кавказцев. Господи, какая разница, какой у них акцент и кто они. Уроды и есть уроды. Их у всех хватает. С тем же успехом меня могли ограбить украинцы, — она устало повела плечами.

— И все же это были кавказцы? — мне хочется, чтобы она согласилась с моими подозрениями.

— Скорее всего, да, но не понимаю, почему тебя так волнует, откуда конкретно приехали эти люди? — Мама оседлала своего любимого конька. И ее не остановить. — Главное в том, что у нас порядка нет. Где милиция? Где дружинники? Да в былые времена их сами москвичи скрутили б тут же. А тут такое равнодушие…

Я молча слушаю, думая о том, что надо бы встречать ее после работы.

— А как ты думаешь, стоит обратиться в милицию? — с надеждой в голосе в заключение вопрошает она.

— Если в сумке не было документов, то не стоит. Да даже если б и были, проще дать объявление в газету о потере. У нас Витька в клубе так и сделал.

— Пусть будет по-твоему, мой-не-по-годам-взрослый-сын? — мама ладонями утирает слезы, которые льются по ее щекам, как из крана.