Сколько живут донжуаны - страница 12

– Так непривычно, должно быть, когда вам открывают двери собственного дома, да? – На лице Игоря появилась какая-то жалкая улыбка. – Проходите, Ефим Борисыч, чувствуйте себя как дома.

Мне понравился его настрой.

– По коньячку? – В гостиной я увидел початую бутылку коньяка и приготовленные две рюмки.

– Я же за рулем.

– Ах да, действительно. Что это я?

Я сел напротив него, наблюдая за тем, как он наливает себе коньяк. Дольки апельсина отражались в серебряной тарелке. Со стороны мы с Игорем смотрелись, должно быть, как хорошие приятели. В сущности, в основном так и случалось, что моими клиентами становились либо мои друзья или приятели, либо друзья друзей. Я не любил официальщины, предпочитал работать тихо, спокойно, не напрягая своих клиентов, щадя их нервную систему. От меня должен исходить позитив и уверенность в благополучном исходе дела.

В камине горели поленья – еще один романтический штрих. Дом прекрасно обогревался электричеством, однако для физического и душевного тепла моему новому знакомому явно не хватало живого огня, жара.

– Игорь, мне показалось, что вы что-то хотели мне рассказать, но присутствие Клары не позволило вам это сделать. Я прав?

– Да. Безусловно, Клара – самый близкий мне человек, однако я все равно не могу быть с ней предельно откровенным. Просто не могу. И не то, что она не поймет меня, нет, она вполне себе современная женщина и все поймет и простит, но слишком уж много всего на меня навалилось. Да и стыдно…

– Что вы делали в том доме? – Я решил ему помочь и направить наш разговор в нужное мне русло. Во всяком случае, мой вопрос был обыкновенным, естественным. Однако в случае, если Игорь меня обманул, когда сказал, что хотел навестить свою ученицу, я увижу его реакцию, и мне, возможно, что-то откроется.

– Я поехал к Тане, я говорил. – Он болезненно поморщил высокий бледный лоб, потер его двумя длинными тонкими сухими пальцами. – Но ошибся этажом. Вы что, мне не верите?

Он не возмущался, он действительно страдал и не злился на меня, на мое потенциальное недоверие.

– Игорь, вы уж простите меня, но я человек опытный, и я вижу, что вы что-то скрываете. Человек, который случайно наткнулся на труп, к которому не имеет никакого отношения, ведет себя совершенно иначе. Почему вы, увидев труп, не позвонили в полицию, как это сделал бы любой другой человек, оказавшись на вашем месте?

– Видимо, мне действительно придется вам все рассказать. Хотя вы-то мне уж точно ничем не поможете. Дело в том, что я… как бы это сказать… У меня даже язык не поворачивается… Я и не знал, что такое может со мной случиться. Когда мне рассказывали подобные истории – те, в которых мужчина не мог совладать со своим желанием, мне всегда это казалось преувеличением, я думал, что в любой момент можно остановиться, взять себя в руки, оставаться человеком, а не животным. – Он поднял на меня глаза: – Я изнасиловал Таню. Свою ученицу. И она пропала. Вот, теперь все.

– Так, значит, вы действительно оказались в квартире погибшего Вадима Соболева случайно?

– Да! Представляете, как мне было худо, когда я поднимался по лестнице, не зная, как отреагирует Таня на мое появление, что она скажет и что вообще со мной будет. А тут еще этот труп!

– А у Тани-то вы были? У вас есть алиби?

– Нет! Ее не оказалось дома. Возможно, она уже в полиции и дает показания или пишет заявление, не знаю. Она вправе это сделать. Думаю, что она уже была и у врача, у нее есть документ, подтверждающий факт изнасилования, – я же был ее первым мужчиной! Вот почему ее не было дома. Но я не мог сидеть у себя, я должен был действовать, я хотел попросить у нее прощения, я должен был ей объяснить, что это вышло случайно, что я не хотел…

– Она совершеннолетняя?

– Да, ей недавно исполнилось восемнадцать лет.

– Она ваша ученица? Расскажите о ваших отношениях.

– Я познакомился с ней три года тому назад, когда мы были в одном поселке, на прослушивании молодых талантов. Ей было тогда пятнадцать. Она так резво играла на рояле, так держалась на сцене и была так гармонична и великолепна, что я сразу же понял, что вижу перед собой будущую пианистку. Она играла так виртуозно и вместе с тем необычайно легко, словно лет пятьдесят концертировала… Она – удивительная. Мы все, кто был тогда в комиссии, отметили ее, и я вызвался ее опекать. Я сделал все, чтобы мать, простая деревенская женщина, отпустила ее в Москву, учиться. Я взял на себя все расходы по переезду и устройству девочки, я занимался с ней, сделал так, что она до сих пор не знает, что повышенную стипендию и грант – те средства, на которые она живет, придумал я, что ничего такого официально нет. Просто я договорился с директором училища, и мне пошли навстречу. Все же понимали, что такая талантливая ученица лишь украсит наше училище, что она, если с ней позаниматься, если ей уделить время и потратить на нее средства, станет настоящей звездой. Поверьте, мне было очень трудно первое время, поскольку я должен был чувствовать меру собственной опеки над ней. Вокруг нас – люди, много людей, у которых есть глаза и уши и которые должны были увидеть в нас, в наших занятиях лишь желание заниматься и идти к четко поставленной цели – конкурсу молодых пианистов. Но я влюбился в нее. Вот уж не знал, что эта болезнь коснется меня. Вы не подумайте, я не какой-то там зажатый и зацикленный лишь на одной музыке неудавшийся пианист. Я вполне нормальный, здоровый мужчина, и у меня были связи. Преимущественно это были наши же педагоги, и незамужние, и замужние, это уже неважно. Но такого трепета, такого сильного желания я никогда прежде не испытывал. Я влюблен, что называется, насмерть. Я и часа не могу прожить, чтобы не увидеть ее или не услышать. Наши с ней занятия – это смысл моей жизни. И я готов был бы даже жениться на ней, и Клара, может быть, догадывается, она же и помогала мне привезти ее сюда, устроить и все такое. Но я не рассказал ей, что произошло со мной вчера вечером, когда Таня приехала ко мне, когда мы сначала занимались, а потом я угостил ее вином, конфетами… Да, я рассказал ей о своих чувствах, но она мне не успела ничего ответить. Все произошло так быстро и нелепо, мне до сих пор стыдно вспоминать. Я набросился на нее… Я превратился в зверя. Все мои чувства, вся страсть, которую прежде можно было обнаружить лишь во время моей игры на рояле, как оказалось, жили во мне в каком-то другом качестве. Вы можете подумать, что я не в себе, что несу какую-то чушь, но это чистая правда! Я и сам до сих пор не могу понять, как это во мне, во взрослом мужчине, вполне себе воспитанном и сдержанном, могут сочетаться высокие романтические чувства к Тане с животным инстинктом. Ведь она совершенно не похожа на тех женщин, с которыми мне прежде приходилось иметь дело. Женщина – существо вполне себе реальное и всегда знает, чего хочет. Женщина, являясь ко мне на свидание в новом платье и прозрачных чулках, знает, что ее ждет, она хочет этого, и там все просто и легко, особенно когда мы оба понимаем, что это лишь связь, а не роман, что встречи, как бы это выразиться… без обязательств, что ли. Таня же была моим божеством, девочкой-гением, ангелом. И хотя она весьма привлекательна внешне, у нее чудесные глаза, точеная фигурка и все такое, я не мог даже позволить себе посмотреть на нее глазами мужчины. Вернее, мне так казалось. Получается, что я все эти три года, что опекаю ее, вижу в ней прежде всего женщину.