Скоро будет весна - страница 2

А другие, махнув рукой, хмыкали — лапша, говорили, и не такое переживали. Помните, говорили, поползли однажды из нижних галерей ледяные черви — в туннелях только гнутое железо оставалось… А когда василиски завелись в дальних штольнях и чуть не отравили всех парами хлора?.. Ну — и чего? А вот они, мы, — целехонькие, управились, — говорили и махали рукой. И Тень улыбалась виновато, но это все тоже было невесело.

Долговязый учитель рассказывал, что прошлой весной вся живность планетная имела очень миролюбивый и симпатичный вид. Планета была безопасна весной, некому было валить ворота и прорываться в пещеры, — а Тень знала, что это такое, да и мальцы знали. Слушая долговязого учителя, она задумывалась и отвлекалась, а учитель рассказывал историю железного города, заводясь и свирепея:

— В железном городе могут жить только железные люди! — и потрясал пальцем поверху. — Только самые сильные и упрямые, только самые угрюмые выживали! — орал он несчастным голосом и, бешено вытянув на себя медлительную дверь, выбегал, а в группе долго стояла тишина, потому что долговязого учителя боялись — он запросто мог ожечь линейкой, разойдясь.

Но дед говорил, что прошлая весна начиналась с морозов. Что пропадали животные и переставало крутить, и по туннелям намерзали бороды сосулек.

Так дед говорил — старшая, Тень, сама это слышала и запомнила крепко, хотя и была тогда еще незапамятно мала.

Но Хромой не верил ничему на этой планете. Он говорил, что если четыре солнца пишут чертовы кренделя вокруг одной поганой планетки, то добра не жди, а когда будет эта весна, и вовсе некому неведомо, а может, и не будет ее вовсе, может, она была-то всего раз, когда сошлись в небе три солнца: синее, желтое и красное, а черное упороло как раз подальше. «Да кто ж теперь скажет, — говорил он и сплевывал, — повторится это или нет! Да тут один дьявол разберет всю эту поганую механику!» И Хромой опять сплевывал и сморкался в сторону, и опять брал в страшные свои руки блочок паутинных схемок, скрючивался над ним и выворачивал губу в задумчивости.

Мальцы шевелились, высматривали из темноты отца, а тот молчал, мудрил с панельками и гудел под нос что-то задумчивое. Штевенек жался к сестре — старшая все-таки, да и мерз по худобе своей, а Штырь хмуро пихал его в бок и, состроив гадкую рожу, отворачивался к своим железным куклам. Один Кубыраш что-то бормотал тихонько и, морща нос, улыбался сказкам на маленьком экране — ему пока что было в новость все.

— Ну-у! — говорил отец, отрываясь от панели. — Тут и живности бы никакой не было, что ты… Тут все повторяется, повторяется!

И говорил снова:

— Нет, пора, пора весне быть, пора-а!

— Оно ведь, конечно… — кивал Хромой и чесал висок индикатором. — Это, что и говорить… — и поднимал, в виде разминки, сатанинские свои брови. — Девчонке-то — тово… ой-ё-ёй… коли весна не наступит, то ей-то — тово…

А отец задумывался и водил туда-сюда губами, и повторял, принимаясь за щитки:

— Не-ет, скоро уже… и холода, гляди, какие… уже скоро…

А старшая, Тень, вопросительно вскидывалась. Под глазами у нее были отечные мешочки, и худое серое ее личико испуганно торчало в темноте верхней полки; а Штевенек-хитроумец — не понимал ничего вроде бы, — глядел оттуда во все глаза на отца и на Хромого. Понимал все наверняка Штырь, но он уже в точности, как Хромой, научился скрючиваться над разломанными, разверстыми железными куклами, мудрил там, бубнил и отстранялся от всего — совсем как взрослый.

Иногда штурвал двери, дернувшись, медленно поворачивался, могучая дверь туго и скупо отворялась, и всовывался кто-нибудь из мужиков, а комнату наполнял шум туннелей: где-то раздавались взлаивания и визги туннелеходов, ухали и сбрасывали воздушную волну дальние заводы, и грохотали по риф-ленке ноги прохожих, и трещала свалка в одном из полеречных проходов, вздуваясь призрачным огнем, и что-то вдруг начинали говорить по общей трансляции, и уходили вдаль цепочки огней.

Мужик спрашивал отца про командные блоки или безволновые элементы, и в дверь тянуло холодом и карбидным дымом. Если к тому времени карга Стружиха не уходила еще, то она непременно выскакивала из кухоньки и костерила мужика за холод и вонь. Хромой делал квадратные глаза, шипел: «Спасайся, кто как может!» — или командовал зычно: «В атаку, повзво-одно-о-о…» Недовольный мужик тянул на себя дверь и исчезал, Стружиха озлобленно лаялась на Хромого, а тот вытягивался фельдфебельски перед ней, смешно приставив кривую ногу, и преданно ел старуху глазами, а мальцы укатывались к змеевикам и выпускали в одеяла сдавленный смех.