Сквозь время - страница 3

стр.

Мне вспомнилось одно высказывание моего товарища, самого Павла Когана, когда я писал предисловие к его сборнику «Гроза». В стихотворении «Ракета», как я писал, останавливает внимание прежде всего этическая проблема. Юноша-поэт решает для себя вопрос: во имя чего уйдут вдаль

Сквозь вечность, кинутые дороги,
Сквозь время брошенные мостки.

И сам себе отвечает:

Во имя юности нашей суровой,
Во имя планеты, которую мы
У мора отбили,
Отбили у крови,
Отбили у тупости и зимы…

Многие мои товарищи, когда я писал эти строки, упрекали меня в домысле. Я вспомнил высказывания самого Павла, отвечавшего на нападки по поводу неточностей в отдельных строках «Ракеты», касавшихся самих обстоятельств и условий будущего космического полета:

«Я не писал космических стихов. Я хотел сказать, что вся история человечества развивалась для того, чтобы пошла ракета в космос, и что человечество занималось делом, необходимым для потомков. Моя тема — коммунизм. Человек вступает в прямую борьбу с природой. Первый полет совершается во имя людей».

Трудно поверить, что эти слова были сказаны двадцать лет назад на литературном семинаре, стенограмма которого случайно сохранилась.

Знаменательно, что слова Павла Когана были ощущением поколения.

Последние стихи ленинградского поэта Георгия Суворова, написанные им накануне такой же трагической кончины, как и у Павла Когана, но только на другом участке фронта и только на год позже, звучали примерно так же:

Свой добрый век мы прожили как люди
   и для людей.

Все творчество Павла Когана и его погибших сверстников было и стало творчеством во имя и для людей. Мы, их живые сверстники, стараемся делать то же самое.


Павел Коган

Письмо

Жоре Лепскому

Вот и мы дожили,
Вот и мы получаем весточки
В изжеванных конвертах с треугольными
   штемпелями,
Где сквозь запах армейской кожи,
Сквозь бестолочь
Слышно самое то,
То самое, —
Как гудок за полями.
Вот и ты,
   товарищ красноармеец
   музвзвода,
Воду пьешь по утрам из заболоченных
   речек.
А поля между нами,
А леса между нами и воды.
Человек ты мой,
Человек ты мой,
Дорогой ты мой человече!
А поля между нами,
А леса между нами.
(Россия!
Разметалась, раскинулась
По лежбищам, по урочищам.
Что мне звать тебя?
Разве голосом ее осилишь.
Если в ней, словно в памяти,
   словно в юности:
Попадешь — не воротишься.)
А зима между нами.
(Зима ты моя,
Словно матовая,
Словно рóсшитая,
На большак, большая, хрома ты,
На проселочную горбата,
А снега по тебе громада,
Сине-синие, запорошенные.)
Я и писем тебе писать не научен.
А твои читаю,
Особенно те, что для женщины.
Есть такое в них самое,
Что ни выдумать, ни намучить,
Словно что-то поверено,
Потом потеряно,
Потом обещано.
(…А вы все трагической героиней,
А снитесь — девочкой-неспокойкой.
А трубач «тáри-тáри-тá» трубит:
   «по койкам!»
А ветра сухие на Западной Украине.)
Я вот тоже любил одну, сероглазницу,
Слишком взрослую, может быть,
   слишком строгую.
А уеду и вспомню такой проказницей,
Непутевой такой, такой недотрогою.
Мы пройдем через это.
Мы затопчем это, как окурки,
Мы, лобастые мальчики невиданной
   революции.
В десять лет мечтатели,
В четырнадцать — поэты и урки.
В двадцать пять — внесенные в смертные
   реляции.
Мое поколение —
   это зубы сожми и работай,
Мое поколение —
   это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит —
   хлеб намочи пóтом,
Если марли не хватит —
   портянкой замотай тухлой.
Ты же сам понимаешь, я не умею бить
   в литавры,
Мы же вместе мечтали, что пыль, что
   ковыль, что криница.
Мы с тобою вместе мечтали пошляться
   по Таврии
(Ну, по Крыму по-русски),
А шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля
   «не торопиться»
И последний выдох на снегу воронку
   выжжет
(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты
   выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал
   тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами —
Россия!
И, наверно, земшарная Республика
   Советов!
Вот не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач «тáри-тáри-тá» трубит:
   «по койкам!»
И ветра сухие на Западной Украине.

Декабрь, 1940

«Мы сами не заметили, как сразу…»