Слава героям - страница 18

С востока, из-под Тихвина и Волхова, к Ленинграду пробивались советские войска. Там наносился главный удар. Гончаров и Козычев об этом лишь догадывались.

— Какие планы на завтра? — спросил у ротного политрук.

Гончаров, отряхиваясь от снега, сказал, что рота утром должна вместе со стрелковым батальоном атаковать немцев, засевших в противотанковом рву.

— Сомнем их, и дальше к Красному Бору, Тосно… А сейчас надо проверить, все ли готово к атаке.

Первым, кого увидел политрук, когда вернулся на исходные позиции, был командир танка старшина Михаил Яковлев. Козычев знал Яковлева с первых дней войны. Это был опытный, храбрый танкист. Чуть не треть прожитых лет он, бывший порховский тракторист, отдал армейской службе.

Первое боевое крещение Яковлев получил еще на Халхин-Голе. И теперь он воевал спокойно, уверенно, как когда-то пахал землю, сеял и убирал хлеба. Однажды в подбитом танке сутки отстреливался от наседавших врагов. Когда подоспела помощь, у него оставалась одна граната.

— Сберег на крайний случай, — без всякой рисовки объяснил танкист. — Если б пришлось взрываться.

Он, Козычев верил, пошел бы и на это, не склонился бы перед врагами.

Увидев политрука, к машине Яковлева подошло несколько танкистов. Козычев рассказал им, какая задача ставится перед ротой.

Когда собрался уходить, к нему обратился старшина:

— Вот какое дело, Борис Васильевич. Две рекомендации у меня есть. Не дадите ли третью?

— Конечно, дам. Сейчас?

— Можно после, — рассудительно сказал Яковлев. И, прощаясь, добавил:

— Ну, а если до собрания дело не дойдет, все равно считайте меня коммунистом.

Они расстались, сознавая, что их короткая беседа может оказаться последней. Оба знали, куда и зачем завтра пойдут.

Первый день боя нельзя было назвать удачным. Нашим подразделениям не удалось прорвать вражескую оборону, выбить немцев из противотанкового рва.

Машину Козычева поджег немецкий снаряд. Танкисты ватниками затушили грозившее охватить танк пламя.

Что-то стряслось и с Яковлевым. Его машина застряла метрах в трехстах от неприятельского переднего края.

К Козычеву подъехал на танке Гончаров. Выскочил из башни и, увидев политрука, искренне обрадовался.

— А мне говорили… — только и сказал, оборвав фразу на полуслове.

Что сказали, политрук догадался. И довольный, что все обошлось благополучно, а не так, как сообщили ротному, заметил:

— Жаль, что машина вышла из строя.

Гончаров взял танк Козычева на буксир и оттянул его в небольшую лощинку подальше от вражеских глаз.

— Третья машина уже подбита, — с горечью сказал ротный. — А что с Яковлевым, не знаю. Пошлю кого-нибудь узнать.

Начинало смеркаться. Из сгущавшейся полутьмы вынырнул командир взвода Алексей Бухарев.

— Зачем пожаловали, лейтенант? — недовольно спросил ротный. — Я вас ведь не вызывал.

Бухарев, не обращая внимания на его холодный тон, дрогнувшим голосом сказал:

— Танк Яковлева сгорел.

Несколько минут длилось тягостное молчание. Гончаров, отвернувшись в сторону от политрука, спросил:

— Проверили?

— Своими глазами видел, как из машины валил дым.

— Все же надо проверить, — пробормотал Козычев. — Пойдем вместе, лейтенант…

Весь день танк Яковлева находился на глазах у немцев. Стоило приподнять крышку верхнего люка, как тотчас же вражеский пулемет открывал огонь и свинцовый град барабанил по броне.

Трое попавших в беду танкистов остро переживали неудачу. Яковлев внешне оставался спокойным, хотя лучше своих молодых товарищей понимал, в каком отчаянном положении очутился танк. Механик-водитель Вихров, считавший себя виновником этой неприятной истории, несколько раз порывался выбраться из машины и что-либо сделать со слетевшей гусеницей.

— Сиди! — резко говорил ему командир машины. — Когда можно будет, сам скажу…

Сквозь оптический прибор старшина видел, как, выписывая зигзаги по заснеженному полю, маневрировали танки, как возникали, словно вырастая из-под земли, в разных местах черные фигурки пехотинцев. Сделав несколько шагов, люди падали, чтобы спустя несколько минут снова подняться и перебежать дальше. Еще на десять метров, на двадцать, на тридцать.