Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове - страница 6

— Вот объявят новые правила для студентов, и все их примут, как овцы! — не унимался Веня. — Нужен лист. В первый же день занятий! Разве я не прав, Михаил Ларионович?

В своих крайностях Веня всегда находил поддержку у Михайлова. Но сейчас Михайлов его плохо слушал, он думал о том, как сказать друзьям о ночном визите, с чего начать.

— Самовар подавать? — громко спросила кухарка в дверях, и Михайлов снова вздрогнул, заметил обеспокоенный взгляд Людмилы Петровны и виновато улыбнулся.

— Я плохо спал сегодня.

— Если запретят студентам давать уроки! — Веня поднял кулак в сторону Дворцовой площади.

— Мишулька тоже чуть свет поднялся, — сказала Людмила Петровна. — С утра капризничает.

— Весь в меня, — неохотно переключился Веня. — С детства чувствует несправедливость мира сего. Да и я плохо спал, у вас что-то шагало, гремело. — Веня обернулся к Михайлову.

— Мих тайком принимал очередную поклонницу. Она, видимо, гремела доспехами.

— И не одну, Людмила Петровна. И доспехи, кстати, тоже были. — Под взглядом ее тревожных глаз он приободрился, вскинул бороду, сел соколом и речитативом пропел: — Два покло-онника, два полко-овника.

— Вот как, два полковника! — подхватил шутку Веня. — И что же вы, Михаил Ларионович? — При всей своей начитанности Веня бывал по-детски наивен и смешлив.

— А я? Что же я?.. — Михайлов поглядел на живое, симпатичное лицо юноши и не захотел его огорчать. — Вошли они в кабинет, сняли каски и положили на подоконник… — Людмила Петровна пристально на него смотрела и Михайлов смешался.

— Ну, а вы? Вы-то что? — не унимался Веня, заранее улыбаясь, сейчас будет анекдот. — Распростерли свои объятия?

— А я? «Как можно-с, говорю, здесь дует!» И перенес каски на стол.

Веня благодарно рассмеялся, он обожал Михайлова.

— Оставь неуместный смех, братец, — недовольно сказала Людмила Петровна. Веня хотел ей весело возразить, но его перебил ровный баритон Шелгунова:

— А если серьезно?

— Если серьезно… — Михайлов положил руки на стол, сжал кулаки, силясь удержать тревогу. Все утро его преследовало ощущение угрозы, срыва стихии, то ли хлынет Нева на город, то ли земля провалится. Будто нынче узнал, что Петербург стоит на трясине и не устоялся еще. И главное — видение: на пороге мальчик в белой рубашке до полу… а с ним и всё, вся жизнь на пороге чего-то нового. — На рассвете у меня были два полковника, — продолжил Михайлов, следя за голосом. — Жандармский Ракеев и полицеймейстер Золотницкий.

— Извините, — пробормотал Веня и самолюбиво покраснел.

— Сделали обыск, кое-что забрали. — Волна перед ним, потоп, а он выстоит и себя проявит.

— Лист? — хрипловато спросил Николай Васильевич.

— Портрет Герцена, брошюру «Народный сход» и томик Пушкина, вагнеровское издание.

Эта стихия — испытание для него.

— А лист, лист? — нетерпеливо переспросил Шелгунов.

— Не смотри на меня сентябрем, Николай Васильевич. Лист в сохранности. Полагаю, они его и не искали.

Спокойный, волевой Шелгунов не сдержал облегченного вздоха.

— А что же они искали?

— Не могу понять. Гадал-гадал, наблюдал-наблюдал, похоже, они и сами не знали, зачем пришли.

— Давайте прикинем, откуда они могли узнать про лист, — предложил Николай Васильевич.

— Злой упрямец Шелгунов! — воскликнул Михайлов. — Я же сказал: про лист им ничего не известно! Я бы сразу понял. Они не скрывали своих намерений.

— Каких?

— Что пришли вслепую, на авось. «Нет ли у вас чего на русском, запрещенного?» — Михайлов нервничал.

— Давайте сначала позавтракаем, а потом уже будем прикидывать, — сказала Людмила Петровна. — Ничего особенного не произошло. Ни-че-го! — повторила она, ласково глядя на Михайлова.

— Вы не правы, Людинька, — мягко возразил Шелгунов. — Мы должны обсудить все, не откладывая.

— А кому вы показывали лист, кроме меня? — спросил Веня.

— Никому, — быстро солгал Михайлов.

— Никому, кроме Костомарова, — уточнил Николай Васильевич.

— Нет! — загорячился Михайлов. — Никому, я повторяю. Никто о листе ничего не знает. Кроме, разумеется, Герцена и Огарева.

Шелгунов деликатно промолчал.

— Герцен, правда, говорил, что за ними следят. Но если бы тамошняя агентура дала сведения, в Штетине перерыли бы мои чемоданы. Ничего подобного, досмотр был обычным.