Сломя голову - страница 6

У своего «столба позора», в отгороженном углу первого зала, две дюжины фотографов были заняты выяснением отношений — отпихивали друг друга локтями и старались отвоевать лучшую позицию для съемки, но единственное, что им пока удавалось, — запечатлеть какую-нибудь наивную молоденькую модель, поправляющую трусики-стринги. Очевидно, они ждали слишком долго, даже начали скандировать нечто похожее на футбольное «Оле-оле-оле». В задних рядах приглашенные впервые балансировали на краешках своих стульев, впитывая каждую подробность интерьера, нарядов соседей, освещения, музыки. Зал готов был взорваться.

Я прокладывала себе дорогу, задерживаясь то там, то тут для обмена приветствиями и воздушными поцелуями — отправляемыми в некоторых случаях на большое расстояние.

Пробираясь с тыла, заметила несколько вспышек от фотокамер, а затем неясные очертания ног моделей, услышала шелест репортерских блокнотов, щелканье авторучек. Шоу начиналось. Великолепно. Мне надо было поторопиться. Я медленно пробиралась через предпоследнюю на пути комнату и задержалась при входе в следующую. Снова посмотрела на свое приглашение, там было указано место. Ради всего святого, что может обозначать эта надпись: Dc2vii?

— Excusez moi. Excusez moi. Excusez moi. — Переступив порог, я наконец обнаружила свое место в середине второго ряда справа.

— Проклятие! — пробормотала я. Второй ряд? И что еще хуже, чтобы добраться до кресла, с какой бы стороны ряда я ни зашла, придется перелезать через пять человек. Если пойти через дальний конец ряда, я буду награждена похотливыми взглядами ведущего рубрики «Мода. Сенсации. Покупки» журнала «Харперс базар» и помощника редактора раздела торговли итальянского «Вог». («В конце концов, у них нет при себе обсыпанных мукой французских батонов», — подумала я с облегчением.) Или же я могла зайти с ближнего конца ряда и вызвать гнев байера и дизайнера женской спортивной одежды из дома Неймана Маркуса, а также парочки незнакомых стилистов.

Я взвешивала «за» и «против» около двенадцати секунд. Все-таки лучше испортить отношения с другими редакторами, посчитала я, чем с кем-нибудь из «Нейман», этой Мекки моды моего детства. Я поправила рукой волосы, одернула жакет, выпрямилась, ступила на дорожку… и как раз в тот момент, когда я собиралась, приняв самый невозмутимый и величественный вид, направиться к дальнему концу ряда, услышала возгласы изумления, прокатившиеся волной по комнате против часовой стрелки и вернувшиеся назад ко мне.

А потом услышала свой собственный возглас удивления.

Чей-то голос рядом: надо освободить проход. Но прежде чем я что-либо поняла — и, конечно, прежде чем успела среагировать, — я неожиданно обнаружила свое собственное лицо в опасной близости от левой груди шестифутовой блондинки из Латвии. Рада вас видеть, Катерина. Хит этого сезона — новая супермодель — двигалась на меня своей гипнотизирующей походкой а-ля «Монти Пайтон», которую фанаты и льстецы окрестили «газельей» (хотя правильнее было бы назвать ее «жираф под кайфом».) А я, как олень, пойманный в силки ее грудями, конечно, далеко не такими, как у газели… я не сумела отодвинуться достаточно быстро, чтобы уступить дорогу.

Изумление переросло в тихое ржанье.

Мы обе дружно двинулись вправо, затем влево, оставаясь все время на одной линии, будто исполняли танец середины 1980-х в зеркальном отражении. На четвертой попытке разойтись мы снова столкнулись. Острая шпилька ее каблука вонзилась в мою новенькую красивую туфлю, и мы одновременно споткнулись и упали. Должно быть, мы представляли собой сплошной клубок согнутых ног — по большей части Катерининых. Фотографы не могли поверить в свою удачу. Масса объективов была как одно целое, когда они ринулись на нас. В шоке и ужасе от происходящего, я пыталась сообразить: где, ради всего святого, моя левая туфля… Я уверена, что колено, за которое я хватаюсь, мое?.. Думаю, такое движение я когда-то делала в йоге…

Звуки щелкающих затворов фотоаппаратов и возобновившийся в комнате смех оглушили. Я почувствовала на своем лице интенсивное тепло от фотовспышек и зажмурилась. Боже, мне хотелось только одного — умереть.