Словацкий консул - страница 9

Мудила мог вспомнить только то, что трусики Джианны были такими маленькими, что он мог их спрятать в кулаке без остатка. Со слезами в голосе: «Представляешь? Ни уголка наружу! Ни кружавчика!» Ручищу от природы имел он здоровенную (плюс с малолетства косьба на пару с батей, топор и двуручная пила). Но я все равно выражал сомнения. Двадцать два года я прожил в этом мире (правда, в СССР), но не видел таких трусов.

Он оскорблялся: «Не трусов, а трусиков…»

Не знаю, где хранил их — в чемодане? на сердце? — но Лавруша предъявил их мне, неверующему, как вешдок. Взяв в щепоть, чтобы дать им, мутно-прозрачным, повиснуть предо мной:

— Теперь ты понимаешь?

Я зачарованно смотрел. Одно слово стучало мне в виски: «Эротика… эротика…»

Лавруша приземлил невиданное мной исподнее себе на ладонь, взял в жменю. Поместились — хотя край он дотыкял мизинцем (а я глупо думал при этом, что в Рим свой итальянка улетела без трусов).

Демонстрируя кулак, он смотрел сквозь меня:

— Называются слипы.

— Слипы?

- Да…

— А все это вместе — знаешь, как?

— Как?

— Фетишизм.

— Еще один «изм»?

— Ага.

— Тоже перверзия?

— А ты как думал?

— Что ж, — ударял он себя в грудь эпически, — «Сказание о казаках»! «Тихий Дон»! Лавруша все в себя вмещает… Потом информируешь, в чем заключается, лады?

Но когда время информации пришло, слушать не стал, конечно. Перебил меня, чтобы рассказать, как сызмальства открыл этот — как его? С крыльца наблюдая, как отлизывал Амур дворовой Жучке.

— Кунилингус?

— О! Именно!

— Собака и есть по латыни — «куни».

— Да знаю. Лингус я забыл.

— И каникулы собаки тоже.

— Разве?

— Только маленькие.

— Нет, — сказал он. — Собаки — коммунисты. Большие и злые. А каникулы наши могли быть только как в кино. Римскими…

И предъявил мне приглашение.

Я не знал, что такое существует вообще. То есть, как официальный документ.

Международное приглашение, полученное им от гражданки Италии, выглядело так, что, несмотря на всю иронию, я глубоко был впечатлен. Просто булла папская — с именем Лавруши по-итальянски. Бумага с золотым обрезом. Водяные знаки. Гербовые марки. Сургучная печать на ленточке в виде флажка. Зелено-бело-красного.

Акт любви.

Вне всякого сомнения.

Покататься по Риму на заднем сиденье ее «веспы» Лавруше не дали…

Но женщины в Италии оказались верными.

Книги, которые присылались ему оттуда, занимали две верхние полки секретера. При мне Лавруша получил бандероль «до востребования». Здоровенный роман в глянцевой суперобложке, на которой изображен был совсем не ядовитый гриб, как показалось издали. Со вздохом Лавруша раскрыл «лучший подарок».

— Даже с автографом, смотри-к…

— Ну да?

— «Con amore[3], — зачитал без выражения. — Волочаеву Лавру — Альберто Моравиа…»

— Кто?

Он повторил.

— Не может быть!

Я рванулся к книге. Смотрел на слегка размазанный автограф и глазам не верил.

— Она с этим автором близка… Джианна.

— С Моравиа?

— Ну да.

— В каком же смысле?

— Ну, дружит писатель с молодежью.

— Хочешь сказать, сношает?

— Не исключаю…

На глянцевом супере был карлик с удрученным видом. Как ребенок, ведомый за ручку огромным и радостным фаллосом. В шляпе. В котелке…

«Io е Lui…» — прочитал я.

— «Я и Он»?

— Угу.

Ах, как остро пожалел я, что вторым языком в свое время взял французский. А Лавруша, подержав присланную книгу на ладони — как бы оценивая вес: «Пишут же люди…» — поднял застекленную крышку и втиснул на верхнюю полку — где у него было все: Фрейд, Фромм, Маркузе. Сартр, конечно. И Камю… Даже «Доктор Живаго» — то самое первоиздание несчастного Фельтринелли. В переводе на итальянский.

Что ж.

Я принял решение изучить.

Но с чего начать? Мама, конечно, запрещала читать «Декамерон», но после этого ничего сверхзапрещенного создано по-итальянски как будто не было…

Без особой охоты Лавруша взялся писать мне слова партизанской песни «Bella Ciao»:

На втором куплете его итальянский «шарик» исписался. Какие вензеля он ни выписывал — все, баста! Паста кончилась. Признав это, Лавруша выронил ручку, отвернулся и зажал глаза своими большими кулаками…