Слой 3 - страница 9

– Хорошо, Василий, здесь и тормози, – скомандовал полковник и первым вперевалку выбрался из машины на песок.

Виктор Александрович Слесаренко, большой начальник и крупный мужчина совсем уже пятидесяти лет, по-своему любил Север и понимал его. И все, что он любил и понимал на Севере, было сейчас вокруг него: плотный изжелта-серый песок, обманчиво ровный и мягкий болотный газон чуть поодаль, почти белое небо, и в стыке неба и болот – низкая, словно богом недобритая, тайга у горизонта.

Понимал он и любил по-своему и этих северных людей, сидевших сейчас на рельсах в ста метрах от него, жегших костры и куривших там-сям возле насыпи, стоя и сидя, с повернутыми в его сторону головами: мужчин и женщин, молодых и не очень, но большей частью достаточно молодых, ибо Север не место для старости; грубых и жадных на все: на работу и деньги, водку и плотскую любовь, на дружбу и ненависть; всем дружным северным скопом своим презиравших других людей, что получали южнее и западнее копеечные деньги и хлипеньких баб как оброк с этой северной каторги.

Слесаренко помнил, как три десятилетия кряду писатели, поэты, композиторы и прочие пропагандисты – кто по заказу, кто по душе – будоражили в северных людях гордыню заслуженной исключительности. Кто смел из смертных поднять руку или раскрыть рот на нефтяника, газовика или шахтера? Зато любой сварщик на трассе мог обложить матом министра, если бригаде задерживали премиальные или не обеспечивали фронт работ, потому что все знали: не будет трассы к сроку – не будет министра, а сварщик пребудет вовеки. И разом все рухнуло, все перевернулось, и оказалось – можно: не платить, сокращать, увольнять, лишать надбавок и коэффициентов, не строить, не давать и даже не обещать и главное – не слушать! Начальство вдруг исчезло из пределов досягаемости, а то, что осталось в пределах, уже ничего не решало. Деньги и власть испарились в далеких высотах, закрывшись тучевым слоем чужих и пугающих слов: акционирование, менеджмент, холдинг, эмиссия, дивиденды... И однажды вчерашние герои уразумели, что в новом летосчислении они уже никто: обычные наемные рабочие. Пока их работа нужна – им платят, и платят неплохо, по сравнению с другими. Но только отпадала надобность, как с неба рушился занавес и отсекал их от жизни, именуемой работой, и стучаться уже было некуда: газеты поджали губы, исчезли парткомы и исполкомы...

Как человек незашоренный и довольно-таки информированный, бывший строитель и хозяйственник Слесаренко готов был признать, что весь этот реквием звучит с изрядной фальшью. Кто первым выстучал касками право прибрать к руками и поделить на акции свои предприятия? Да те же шахтеры. Кто первым решил немного покувейтничать отдельно от страны? Нефтяники в обнимку со своим начальством. Кто бросился чуть свет к окошкам скупных касс менять свое право владения на деньги и вещи? Кто первый заорал потом: «Распродали страну!..».

Тоскливая безысходность происшедшего заключалась не только в том, что случилось и скоро случится еще, но и в том, что так называемые простые люди никогда не признаются даже себе в их собственной, личной и совокупной, вине за случившееся. И тем не менее Виктор Александрович Слесаренко по-прежнему любил этих людей и понимал их обозленную растерянность.

– Надо идти, – сказал Кротов.

Полковник двинулся первым, на ходу прилаживая двумя руками к круглой голове фуражку. От насыпи засеменил ему навстречу худой майор в расстегнутом кителе, подбежал и пошел у плеча, шевеля губами; полковник кивал фуражкой и ускорял шаги.

Вдоль насыпи горели два костра, висела на кольях с веревками большая, армейского типа, палатка, рядом с ней стоял на козлах дощатый стол с двумя скамейками, и женщины в платках ходили от стола к палатке.

– Палатка чья? – спросил Виктор Александрович.

– А бог ее знает, – ответил на ходу полковник. – Вроде бы геологов.

– Что, и геологи здесь?

– Да всех понемножку...

– А где же Харитонов?

– В палатке, наверное. У них там вроде штаба.

С песчаного бугра они спустились к насыпи, где вдоль канавы переминались милиционеры из оцепления. Сидевшие на рельсах стали подниматься, несколько мужчин неловко заскользили вниз по гравию отсыпки; из палатки, щурясь на солнце и всматриваясь, выходили люди, и среди первых Слесаренко легко узнал по черной густой шевелюре депутата Харитонова – единственного среди всех в костюме и при галстуке.