Слуги в седлах - страница 15
— Дядя Хейкки, у вас же есть финка.
Эта минута живо сохранилась в его памяти. Он не раз с грустью возвращался от былых картин к новой действительности. С особенным сожалением вспоминалась ему именно эта история.
— Дядя Хейкки.
Да. Это был Юсси. Юсси посоветовал всадить финку в брюхо щуке и так втащить ее в лодку.
— Дядя Хейкки.
Кто-то коснулся его плеча. Он поднял глаза и вспомнил, где находится. Перед ним стоял Юсси в длинном белом халате. Острые синие глаза смотрели на него спокойно сквозь очки в светлой оправе. Светлые волосы Юсси поредели, лысина просвечивает, виски обнажились.
— Здравствуйте, дядя Хейкки. Простите, пожалуйста, что вам пришлось ждать. Теперь я свободен. Узнал, что вы пришли, и отменил другие дела.
Они пожали друг другу руки, осведомились о новостях и прошли в кабинет. Юсси узнал, что дела Пентти в химической промышленности идут успешно, поскольку времена нынче хорошие. Хейкки услышал, что Юсси почти отказался от частной практики, так как больница поглощает все его время. Что раньше у него было больше частных пациентов, да и теперь они нашлись бы, стоит только захотеть. Но он не хочет, потому что, по его мнению, психиатр, занимающийся в Финляндии только частной практикой, — шарлатан... Он предпочитает быть обыкновенным невропатологом, а не модным психиатром.
— ...Душевный человек, душевная травма, душевный разговор — это все допускается, но душевнобольной не желает быть душевнобольным.
Хейкки усмехнулся... Перед ним прежний энергичный Юсси, который любит затолкать в одну фразу все мыслимые и немыслимые вещи.
— Послушай-ка, Юсси, научи ты меня, как привести в порядок нервишки.
— Не может быть, чтобы ваши нервы были не в порядке.
— Я и сам, честно говоря, не очень в это верю, но иной раз кажется, будто и впрямь что-то не так. Во всяком случае, их надо бы подремонтировать.
— Вот оно что. А почему, позвольте узнать, вы полагаете, что дело в нервах?
— Да потому, что я уже давно запустил свои дела, не могу сосредоточиться. То есть я, конечно, их выполняю, но только в самую последнюю минуту, и то нехотя. Мне стало казаться, что я теперь не гожусь даже на то, чтобы сидеть в трамвае. Работа меня тяготит, не могу собраться с мыслями. Разве это не нервы?
— Нервы, конечно, тоже, но мне трудно установить причину болезни. Для этого нужно обследовать сначала одного пациента — дядю Хейкки, потом другого — все руководство вашего учреждения; только после этого можно сказать — нервы ли тут повинны и у которого из двух пациентов они развинтились. А вы, значит, хотели бы привести себя в прежний порядок?
— Да. Вот именно.
— Расскажите-ка мне, каким он был, этот прежний порядок, чтобы я знал, чего вы хотите,
— Ты же меня знаешь.
— Вы, кажется, не пили?
— Нет, и теперь не пью.
— А членом какого-нибудь клуба раньше состояли?
— Состоял и сейчас состою, но редко хожу туда скучать.
— Я так и думал. А охоту не бросили?
— Бросил.
— Зато рыбачите целое лето напролет?
— Не забыл, значит.
— И ухаживаете за садом и за внуками на даче?
— Конечно.
— И читаете, как прежде?
— Да.
— И предпочитаете Минковского, например, Агате Кристи и Сименону?
— Имена эти я слыхал, но Минковского...
— Да они и не стоят знакомства... Ну, так... А теперь... расскажите мне что-нибудь о свеженьких политических скандалах.
— Кое-что я иногда слышу... Всюду о них говорят, но я не могу вспомнить сейчас ни одного.
— Постарайтесь припомнить... А какие шлягеры теперь поют?
— В одном, кажется, есть такие слова: «Юноша смуглый, он бороздит океаны, и губы шепчут: люблю тебя».
— Верно, верно, но с тех пор прошло уже тридцать лет.
— Неужели так много?
— А поновее ничего не припомните?
— Вот один: «Это так хорошо, c'est si bon», но с тех пор тоже, кажется, прошло тридцать лет?
— Этот — пяти-шестилетней давности. А расскажите-ка мне что-нибудь о скрипичном концерте Стравинского.
Хейкки Окса принялся рассказывать. Юсси прервал его в самом начале:
— А что Шостакович сейчас сочиняет?
— Он только что закончил Десятую симфонию, но я еще не успел ее достать, ее еще нет в Финляндии,
— И вы, конечно, продолжаете считать, что так называемый модерн в живописи, который вырос из кубизма и развивает его манеру, старомоден?