Слушается дело о человеке - страница 9
Трудолюбивый господин вынул из кармана пиджака утреннюю газету и бросил ее на стол. Затем он извлек из черного потертого портфеля очередной выпуск романа, но вдруг заметил на столе письмо. Он тотчас узнал знакомый почерк высокопоставленной личности.
«Господину финансовому контролеру Юлиусу Шартенпфулю», — прочел он и опустился в кресло.
Вскрыв пилочкой для ногтей конверт, Шартенпфуль вытянул ноги под столом, где сидел паучище.
Он кончил читать письмо, и по его лицу словно забегал беспокойный болотный огонек. Из стекол непроницаемых очков посыпались искры. Да, его дядюшка, Пауль-Эмиль Бакштейн, действительно умнейший человек. Его обхождение с людьми, его осанка — все свидетельствовало о том, что он личность незаурядная. Он не только занимает трудный пост всеми уважаемого советника магистрата, он не только влиятельный член комиссии по кадрам нет, у него и чрезвычайно крепкие связи с другими, более высокими учреждениями. Кроме того, он опытный и известный в городе хозяин малярной мастерской.
Дела его шли хорошо, а мастерская процветала. Он великолепно умел взыскивать по счетам, и ему очень редко приходилось терпеть убытки.
Вот этот-то дядя и приглашал Рогатого к себе в дом на некое секретнейшее совещание, которое должно было состояться в начале будущей недели.
От удовольствия Шартенпфуль заерзал в кресле.
— Наконец-то! — сказал он и провел рукой по волосам. Напрасно. Два вихра по-прежнему торчали у него надо лбом, хотя окно было закрыто и не чувствовалось ни малейшего ветерка.
Вихры не желали ложиться, и все тут.
— К черту эту щетину!
Он поплевал на ладонь и снова попробовал пригладить вихры. Напрасно. Вихры так торчком и торчали. Рассердившись, он закурил сигарету. Вдоль вытянутой ноги по заглаженной складке его брюк медленно полз вверх паук.
Он отодвинул письмо в сторону и вынул из ящика стола несколько счетов — среди них и счет городской библиотеки.
Рогатый весьма серьезно относился к своим обязанностям, и начальник, глава магистрата, ценил его чрезвычайно. Он всегда умел — и это вменялось ему в особую заслугу — навести экономию в расходуемых средствах. Разумеется, при этом он и сам не оставался в накладе, но деньги умел извлекать решительно из всего. И это делало его почти незаменимым.
Шартенпфуль выпустил дым из ноздрей. Дым кольцами пошел книзу.
Тем временем паук добрался до его колена, но ему не понравился дым. Он круто повернул и незаметно исчез за отворотом брюк. С улицы донеслось монотонное журчание. Небо стало свинцово-серым. Дождь шел все сильней и сильней.
— О’кэй, — сказал финансовый контролер, что примерно означало: «Прекрасно, вот мне и не надо поливать огурцы».
Мартин Брунер еле-еле успел прийти до дождя. Перед дверьми своего кабинета он застал уже вереницу посетителей. Как обычно, Мартин начал принимать их в порядке очереди. Последним вошел некий наглый птенец. Его вызвали повесткой, и он знал, по какому делу. Клюв птенца был дерзко задран. Глаза глядели упрямо и настороженно. Какое кому дело, где он бывает по ночам? Посещает ли игорные притоны? Выигрывает или проигрывает? Кому какое дело, откуда у него деньги?!
— Я очень рад, что вы пришли, — приветствовал его чиновник магистрата. — Мне хотелось поговорить с вами.
Птенец скорчил нахальную гримасу.
— Садитесь, пожалуйста!
Птенец помедлил, но все-таки сел.
На лице его появилось выражение крайнего любопытства. Он внимательно прислушивался к словам чиновника, которого, по правде говоря, представлял себе совсем другим. Парень оказался просто симпатичным. Свой в доску, если б только случайно не был чиновником. Мало-помалу с птенца слетело напускное нахальство. Разумеется, сдаваться сразу нельзя, но… Но если поразмыслить как следует, жизнь, которую он ведет, ему самому уже не по душе.
Наконец Брунер поднялся.
— Я еще не дал официального хода вашему делу, — сказал он. — Надеюсь, мы поняли друг друга. Ведь вы умный и рассудительный человек.
Птенец перестал хорохориться. Взгляд его просветлел. Он молча кивнул головой и вышел.
Как раз в эту минуту Отто Гроскопф просунул голову в дверь. Посмотрев вслед поспешно уходящему посетителю, он покачал головой и наконец предстал перед Брунером, подобно несколько неуклюжему вестнику страшного суда. Подойдя к письменному столу, Гроскопф застыл в неподвижности. Лысина его светилась, словно под ней была спрятана электрическая лампочка.