Служили два товарища... - страница 12
В длинное и жаркое утро он играл и пел у храма, устал. Темное лицо его лоснилось от пота. Выбрав старую одичавшую яблоню на склоне холма, он осторожно положил лиру, снял с плеча суму, достал из нее полкаравая хлеба, ломоть сала, круто посыпанного солью, и два яичка. Все это он разложил на суровом рушнике, отрезал хлеба и сала и осторожно принялся за еду.
Я лежал неподалеку в траве, смотрел на лирника, на его руки, на его лиру. В этом месте я условился встретиться со своим другом, учеником третьего класса Колькой Боженкой, но его, очевидно, отвлекли дела, а я, позабыв о Кольке, так уставился на лирника, что он издали крикнул:
— Эй, хлопчик, хочешь шматок сала?
Я не заставил просить себя дважды. Сало чуть припахивало дымом, и даже теперь я не забыл его вкус. Из вежливости я ел очень медленно, и лирник ел тоже медленно, потому что был чем-то озабочен и оглядывался. Неожиданно по лицу его, как свет, скользнула улыбка, и оно вдруг стало красивым и веселым.
От голубой стены лавры по густой траве спускалась к нам девушка в синей юбке и белой рубахе; ослепительно белый платок, завязанный под подбородком, прятал ее черные волосы. Она глянула на лирника, села рядом и спрятала под юбку босые маленькие ноги.
— А мы уж ждали, ждали, аж заждались вашу милость, — сказала она мягко и шутливо. — Все ходите по базарам, народу спиваете, про нас забываете?
— Да не забываю, Марыся, убей меня бог! Время такое, — сказал лирник. — Хочешь яичко?
— Спасибо, сыта я, — ответила Марыся, глядя лирнику в улыбающееся лицо. — Пойдешь до нас?
— Пойду. Вот только отдохну чуток.
— Посидим, если поснедал. Спой для меня. Всем ведь поешь, теперь для меня спой.
Девушка искоса с торжеством посмотрела на лирника.
— Твой хлопчик?
— Нет, тутошний, — сказал лирник. — Хлопчик ничего себе. Сала еще хочешь?
— Спасибо, — сказал я.
Девушка взяла лиру и положила на колени лирнику. Он отодвинул хлеб и сало, прикрыл половиной рушника, провел рукой по струнам, и лира загудела глухо, будто издалека, а лирник задумался, что-то вспоминая. По лицу его пробежала тень. Он попробовал одну струну, другую; легкий разноголосый струнный звон пронесся над холмами и слился с густым звоном пчел, потом осилил его.
Лирник посмотрел на Днепр голубым глазом, в чертах его появилась суровая строгость, и он заговорил нараспев, глухо и грустно:
Лирник замолчал, теперь гудела одна лира. Она говорила мне о воине, чей шлем выкопали из земли, и войне, которой, казалось, нет конца и края. Война шла тогда по селам и весям с солдатами в мышиных мундирах, немцы правили в Киеве руками гетмана Скоропадского. Я жил еще в другом мире, в мире старых сказок, и не очень-то думал о солдатах в мышиных мундирах. Да и встречал их редко. Но песня настораживала. Она все катилась по холмам, а лирник, казалось, сам к ней прислушивался, низко опуская голову к струнам.
сказал лирник, положил ладонь на струны, и они замолкли. Он посмотрел на Марысю будто с ласковым упреком и добавил:
Лирник улыбнулся грустно, глянул на меня добродушно, осторожно отложил на траву лиру, которая все еще гудела и жаловалась, и придвинулся к Марысе.
— Жалостно очень поешь, до слез жалостно, аж в груди больно, — сказала Марыся и положила голову в платке на плечо лирнику. — Спой повеселее…
— А эта тебе не люба? — спросил лирник. И запел звонко, на разные голоса древнюю песню о девушке, потерявшей честь:
Он помолчал и уже другим голосом, спокойнее и теплей, добавил: