Смех баньши - страница 7

— Пил, это ведь ты у нас психиатр. Только не сходи с ума, хорошо?

— Значит, ты мне не скажешь? Возможно это или нет?

— Невозможно.

— Ты мне не доверяешь!

— Дружок, ты дал мне два варианта ответа, и один тут же отмел. Какой смысл в твоих вопросах и моих ответах? Мы все слышим только то, что хотим.

— Да, конечно, — проговорил Пил как-то тоскливо. — Значит, мне так и не убедить тебя в том, что играть с огнем опасно? Даже если сезон охоты на лис уже открыт?

— Каких лис?

— Посмотри в зеркало, на свои волосы и на рыльце в пушку, лис Эрвин. Повторяю то, что сказал в начале. Ты можешь кончить так же плохо как Линн. Будь благоразумней и не зарывайся.

— Ладно, ладно, — усмехнулся я. — А знаешь, ты сам параноик. Я-то думал, это только у нас скелеты в каждом шкафу и чертики под кроватью. Ан нет. У психиатров тоже!

Он выдавил жалкое подобие улыбки.

— Ты вечно любил всех смешить. Когда ты летишь обратно?

— Билет заказан на завтрашнее утро. Я не ожидал, что смотреть будет настолько не на что.

— Ну, тогда прощай.

— А ты что, остаешься здесь?

— У медиков всегда есть дела в самых неприятных местах.

— Ну, тогда счастливо. Может, позже увидимся.

— Обязательно, — пообещал он.

И почему я солгал насчет завтрашнего утра? Ведь уже точно знал, что настолько тут не останусь. Как будто играл на кого-то постороннего, кто мог нас слышать. Прямиком из морга я отправился в порт, предварительно связавшись с гостиницей, с заявкой прислать туда же мой багаж, который так и остался нераспакованным. Мне больше нечего было здесь делать. Пил переживет, даже с облегчением. Ему наши странности и так поперек горла, мне его намеки да пророчества — тем более.

Все складывалось как нельзя удачней. Я вылетел без всяких задержек, меньше чем через час, на корабле какой-то частной компании с очаровательно-ностальгическим названием «Горгулья». Я поудивлялся про себя — неужели кто-то еще помнит, что это такое, или просто нашел в словаре слово постраннее, и настроение у меня несколько поднялось. Крылатый каменный кошмарик обернулся чистеньким, уютным, комфортабельным суденышком, рассчитанным менее чем на сотню пассажиров. Очень удобно, почти знак свыше, народу оказалось немного и в «купе» я оказался в приятном одиночестве.

Самое время поговорить с родными и близкими.

Линор ответила на вызов сразу же.

— Привет. Ты что, караулила сигнал?

— Ничего подобного. Я случайно подошла. Наверное, родственная телепатия.

Что ж, такое у нас случалось, хоть были мы не совсем близнецами, выращивались чрезвычайно занятыми родителями в разных пробирках и даже «родились» с разницей в четыре дня. Догадайтесь, кто младшенький. Правильно, это мне пришлось дольше сидеть в инкубаторе. Считается, что девочки развиваются быстрее. Однако мы с Линор так толком и не разобрались, кто же из нас кому покровительствует. У каждого было свое мнение на этот счет.

— Какие новости?

— Неутешительные. Я уже лечу обратно. Вся демонстрация как в музее: близко не подходить и руками не трогать. Он был по уши укрыт простыней, а лицо… честное слово, краше в гроб кладут…

— Как тебе не стыдно, Эрвин! — проворчала Линор с не очень искренней укоризной. В нашей семье у всех чувство юмора отвратительное, в том числе и у нее. Видно, медиков в роду было многовато. — Он ведь и есть покойник!

— Да. Только покойник покойнику рознь, — ответил я серьезно. Я и прежде на самом деле вовсе не собирался шутить. — Все в восторге от того, как он сохранился. Но он постарел лет на сорок. Изможденный, высохший, а седых волос вдвое меньше, чем было — их подкрасили. Если все это случилось в леднике, то я Екатерина Великая. Губы тоже покрыты слоем грима, чтобы меньше бросалось в глаза, как они изжеваны. Но, собственно, разве на лице душевнобольного это было бы странно? Вовсе нет. Тогда к чему такие шпионские страсти? То ли с расчетом на слабоумных, то ли как раз с тем, чтобы обратить на это наше внимание с намерением запугать. Других объяснений я не вижу. И потом, когда я приподнял простыню…

— Так тебе все же дали это сделать?

— Сам взял. И меня тут же перехватили. Но я успел заметить одну вещь. Его запястье, то, что я смог увидеть, было разодрано в клочья.