Смерть Ахиллеса - страница 16

– Пожаловали-с. Как доложить прикажете?

Фандорин достал из черепахового бумажника визитную карточку и, чуть подумав, написал на ней несколько слов маленьким серебряным карандашом.

– Вот, п-передай.

Половой вмиг исполнил поручение и, вернувшись, доложил:

– Просят. За мной извольте. Провожу-с.

Во дворе уже начинало темнеть. Эраст Петрович осмотрел пристройку, весь первый этаж которой занимала таинственная госпожа Ванда. Зачем этой даме отдельный вход – понятно. Ее гости, очевидно, предпочитают конфиденциальность. Над высокими окнами навис балкон второго этажа, примостившийся на плечах целого выводка кариатид. Лепнины по фасаду вообще имелось в явном избытке, в соответствии с дурным вкусом шестидесятых, когда, по всем приметам, и было возведено это кокетливое здание.

Половой позвонил в электрический звонок и, получив свой рубль, с поклоном удалился. Так старательно изображал деликатность и полнейшее понимание, что обратно через двор на цыпочках просеменил.

Дверь открылась, и Фандорин увидел перед собой тонкую, хрупкую женщину со взбитыми пепельными волосами и огромными насмешливыми зелеными глазами. Впрочем, в данный момент во взгляде их обладательницы читалась не столько насмешливость, сколько настороженность.

– Входите, загадочный гость, – сказала женщина низким, грудным голосом, для которого как нельзя лучше подошел бы поэтический эпитет «чарующий». Несмотря на немецкое имя квартирантки, Фандорин не уловил в ее речи ни малейших признаков акцента.

Апартаменты, занимаемые мадемуазель Вандой, состояли из прихожей и просторной гостиной, которая, кажется, выполняла и роль будуара. Эраст Петрович подумал, что при профессии хозяйки это вполне естественно, и сам смутился от такой мысли, ибо госпожа Ванда никак не походила на женщину легкого поведения. Проведя гостя в комнату, она села в мягкое турецкое кресло, закинула ногу на ногу и выжидательно воззрилась на застывшего у дверей молодого человека. Теперь, при свете электричества, у Фандорина появилась возможность получше рассмотреть и Ванду, и ее жилище.

Не красавица – вот первое, что отметил Эраст Петрович. Нос, пожалуй, немного вздернут, и рот широковат, а скулы выступают заметнее, чем полагается по классическому канону. Но все эти несовершенства отнюдь не ослабляли, а, наоборот, странным образом усиливали общее впечатление редкостной привлекательности. На это лицо хотелось смотреть, не отрываясь – столько в нем было жизни, чувства и еще того не поддающегося описанию, но безошибочно улавливаемого каждым мужчиной волшебства, которое зовется женственностью. Что ж, если мадемуазель Ванда в Москве так популярна, значит, вкус у москвичей не столь уж плох, рассудил Эраст Петрович и, с сожалением оторвавшись от удивительного лица, внимательно осмотрел комнату. Совершенно парижский интерьер: бордово-пурпурная гамма, пушистый ковер, удобная и дорогая мебель, множество ламп и светильников с разноцветными абажурами, китайские статуэтки, а на стене – последний шик – японские гравюры с гейшами и актерами театра Кабуки. В дальнем углу, за двумя колоннами располагался альков, однако деликатность не позволила Фандорину задерживать взгляд в том направлении.

– Что «всё»? – нарушила явно затянувшуюся паузу хозяйка, и Эраст Петрович вздрогнул, почти физически ощутив, как ее магический голос заставляет звучать в его душе некие тайные, редко задеваемые струны.

На лице коллежского асессора отразилось вежливое недоумение, и Ванда нетерпеливо произнесла:

– У вас на карточке, господин Фандорин, написано: «Мне всё известно». Что «всё»? Кто вы вообще такой?

– Чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе князе Долгоруком, – спокойно ответил Эраст Петрович. – Назначен расследовать обстоятельства к-кончины генерал-адъютанта Соболева.

Заметив, как взметнулись вверх тонкие брови хозяйки, Фандорин заметил:

– Только не делайте вид, сударыня, что вы не знали о смерти генерала. Что касается п-приписки на моей карточке, то тут я вас обманул. Мне известно далеко не все, но главное известно. Михаил Дмитриевич Соболев умер в этой комнате вчера около часу ночи.