Смерть Егора Сузуна. Лида Вараксина. И это все о нем - страница 10

О, Егор Ильич знает Лоркину походку!

Лорка идет так, словно у него нет ни одного сустава, точно он весь резиновый. Лоб у Лорки глубокомысленно наморщен, левая рука в кармане, а глаза… Глаза у Лорки страшноватые, хотя сам Лорка не знает об этом, — когда на Лорке черный костюм и галстук-бабочка, глаза у него делаются пустыми. Они ощупывают йоги проходящих женщин, с ленивой небрежностью скользят по встречным мужчинам, в них загорается огонек, когда мимо проносятся бесшумные лакированные автомобили.

Вынув руки из карманов, изогнувшись, держа тело колеблющимся пламенем свечки, Лорка поднимается по ступеням в ресторан. Он небрежно кивает швейцару, проходит в зал и останавливается в дверях, опершись на косяк. Пристальным, несмущающимся взглядом Лорка окидывает публику — рано загулявшие компании девушек, одиноко сидящих за столиками; глаза у него опять пустые. Но вот Лорка замечает знакомых, улыбнувшись уголками губ, вихляя, идет меж столиками. «Привет, синьоры!» — здоровается он с приятелями. «Привет мордашкам!» — кланяется он девушкам в раздутых юбках. И нет уже крана, кирпичной коробки дома на желтой земле. Нет того Лорки, что умеет по невидимой ниточке класть кирпичи, ласковые шершавой тяжестью.

А фамилия Лорки — Пшеницын! Полазив по закоулкам памяти, Егор Ильич вынимает на свет божий несколько человек с фамилией Пшеницын, расставив их по годам и яркости воспоминаний, представляет лица, фигуры.

Первый из Пшеницыных носил красноармейский шлем и командовал вторым взводом; раненный в руку, он неистово матерился, поминая бога и всех его святых. Командовавший тогда ротой Егор Ильич свирепо закричал: «Не лаяться!» — «Как так не лаяться! — удивился первый из Пшеницыных. — Ведь не в левую же ранили, а в правую… Вот ежели бы в левую!» Тогда Егор Ильич приказал: «Возьми наган в левую, продолжай действовать!» Первый из Пшеницыных выполнил приказание, ушел со взводом в атаку. Они тогда выиграли бой, а через несколько дней Егор Ильич случайно услышал, как первый из Пшеницыных разносил в пух и прах красноармейцев: «Не лаяться! Моги лаяться только тогда, когда совсем раненный… Когда убитый — вот тогда лайся!»

Второй из Пшеницыных командовал Егором Ильичом — был лысый, тихий, очкастый; между боями он читал Маркса и изучал немецкий язык. Он говорил: «Чего нам не хватает, Егор, так это времени… Слыхал я, что один чудик, из испанцев, кажись, написал тысячу двести пьес. Ты, Егор, время не бережешь! Вчерась, гляжу, дела нет, а ты под кустиком полеживаешь… А ну-ка, встань по всей форме и отвечай, как командиру, почему не бережешь время!» Умер он так же тихо и незаметно, как жил и командовал. В тяжелом бою первым бросился из окопа, закричал: «Даешь мировую революцию!» Когда бой утих, второй из Пшеницыных лежал на спине и смотрел в небо — маленький, очкастый, лысый. «Береги время, Егор…» — сказал он и показал пальцем в ту сторону, где была его командирская землянка. Через пять минут Пшеницын умер… Егор Ильич пошел в землянку и забрал три книги — «Анти-Дюринг», «Капитал» и «Казаки» Льва Толстого.

Третий из Пшеницыных был не то придурковат, не то очень умен — беловолосый, конопатый, с вечно открытым ртом. Говорил по-деревенски «чаво» и «ась», но вдруг удивлял крутой фразой: «Вы, Егор Ильич, воюете в Испании, а в истории страны — ни в зуб ногой. Лопе де Вега — фамилия драматурга, который написал тысячу двести пьес». Третий из Пшеницыных в памяти Егора Ильича всегда вызывает многострунное, многоголосое звучание песни:

Погиб третий Пшеницын не в Испании, а на родной стороне.

Четвертый Пшеницын… Тут Егор Ильич остановился. Хватит Пшеницыных… Четвертый Пшеницын есть тот самый Лорка, что шагает позади. Руки у Лорки сунуты в карманы спецовки, глаза презрительно прищурены, нос задран. Он уже не улыбается, этот Лорка Пшеницын, так как до стройки остается с десяток шагов.

— Як прорабу Власову не пойду! — сердито говорит он. — Сами идите к этому прорабу… Сидит камнем у телефона и принципиально морщит нос. Я здесь побуду.