Смерть господина Голужи - страница 10

— Об этом не беспокоитесь, господин Голужа: представители власти рано утром отправились на лыжную прогулку.

— Какая счастливая случайность! — поперхнулся он.— Почему? Они намеренно удалились, чтобы не мешать вам.

— Они весьма любезны, честь им и слава! — Во взгляде у него мелькнул испуг: он колебался, продолжать ли ему искушать судьбу дальше или пуститься в бегство.

Тем временем горожане весьма учтиво подхватили его под руки и осторожно вывели наружу. Он не сопротивлялся. «Убежать я могу и позже,— думал он.— Надо попытаться сохранить престиж». Он неторопливо шагал под голыми тополями, на ветках которых покачивались разукрашенные инеем вороны, и мысленно повторял свою речь, все те тщательно взвешенные трогательные слова, с помощью которых он собирался вызвать слезы, стоны или легкое головокружение хотя бы у одной из своих утренних дам, чтобы потом, не теряя престижа, публично отказаться от своего фатального замысла, объясняя происшедший у него в душе перелом, ясное дело, благородной заботой об этой, всяческого уважения достойной даме, чье трепетное сердце не выдержит картины столь давно ожидаемой и уже недалекой кончины и разорвется от отчаянья. В этом заключалась вторая, разработанная им до мелочей, возможность спасения, которая, пока он, замедляя шаги и заметно бледнея, приближался к мосту, возвратила ему нарушенное самообладание. И дабы вовсе подавить смутный страх перед лицом смерти, дыхание которой он ощутил вчера вечером, наперекор всему он принялся насвистывать.

А взойдя на мост, он услыхал, как перешептывались в собравшейся толпе, будто этим веселым свистом он, собственно, прощается с жизнью, которой ничуть не дорожит. Еще выше подняв голову, он туманным взглядом окинул необъятную людскую массу, раскинувшуюся на мосту и обоих берегах реки. Ему показалось, что весь город собрался, чтоб проводить его возгласами восторга и подобающими почестями. Опьяненный этим видением, он позабыл о своем страхе и, размахивая во все стороны шляпой цвета морской волны, пытался хотя бы как-то ответить на приветствия колышущейся толпы, расступавшейся перед ним, чтобы дать ему дорогу. «И это все из-за меня,— думал он в восторге.— Все взоры устремлены на меня, и все с трепетом ожидают, что я буду делать. О господи, ведь это тот самый миг, которого я ждал всю жизнь». И тогда вдруг в его помутившемся от гордости сознании мелькнула шальная мысль, что ради этого, од ного-единственного мгновения, которым искупалась тоска его прошлого существования, может быть, и стоит без тени сожаления умереть. Однако он тут же подавил ее и на всякий случай приступил к своей долгой и тщательно продуманной речи.

— Спасибо вам, что вы пришли сюда. Наступила, как вам известно, минута прощания, когда нам остается в последний раз устремить взор на себя и свою убогую жизнь…

— Нас ты оставь в покое, займись лучше собой,— крикнул кто-то.

Господин Голужа сбился и умолк. Но тут в этой плотно сбитой и неподвижной толпе, погруженной в безмолвие, он с радостью увидел многих из тех дам, на чувствительность которых рассчитывал: все они отменно выглядели и, точно назло, были прекраснее, чем когда-либо, ибо печаль, замаскированная чуть заметной улыбкой, наложила на их лица тень высокого благородства, свойственного лишь истинному, непоказному волнению. Он заметил и неких ветхих старцев: завернувшись в пестрые одеяла, они сидели на деревянных скамеечках и, дрожа от холода, терпеливо ждали, когда они переживут и его. На закоченевших ребятишек, увивавшихся вокруг него и показывающих ему язык, он не обращал внимания: он был слишком поглощен созерцанием отцов города, чьи полные достоинства угрюмые физиономии побуждали его к осторожности.

«Я должен смягчить их сердца», — подумал он и с жаром принялся говорить, что, дескать, в их очаровательном городе, который он, к сожалению, открыл для себя и полюбил слишком поздно, чтобы изменить свое отношение к сути, ему, вопреки ожиданиям, довелось пережить такие минуты и приобрести таких друзей, каких он не знал с тех пор, как помнил себя, и теперь, уходя навеки, как он и обещал им в свое время, он не может не задаться вопросом, будет ли кто-нибудь из них жалеть о нем или, если он чем-либо это заслужил, сохранится ли его образ в чьей-либо памяти.