Смерть на перекрестке - страница 56

— Чем могу услужить вам, госпожа моя? — вежливо спросил Кадзэ, стараясь ничем не выдать волнения, и с удовольствием услышал, точно со стороны, как спокойно звучит его голос.

Призрак поднялся с земли. Клубами белого дыма взметнулись складки погребальных одежд. Медленно, очень медленно убитая женщина подошла к Кадзэ. Поднялась в изящном жесте почти прозрачная рука. Тонкие пальцы протянулись сначала к Кадзэ, а потом указали вниз, на дорогу.

— Госпожа моя желает, чтобы я пошел за ней? — невозмутимым тоном переспросил Кадзэ, холодея. Слыхивал он, чем кончаются вот такие прогулки с мертвецами! — Нет? Вы имеете в виду что-то здесь, на дороге?

Призрак не шелохнулся.

— Вы желаете, чтоб я ушел?

Призрачная женщина чуть опустила руку.

Кадзэ сглотнул. Медленно перевел дыхание. Страх куда-то исчез, сменился печальной покорностью. Он опустился на колени перед привидением, окунулся лицом в густой белый туман, касаясь лбом земли в глубочайшем, почтительнейшем из поклонов. Почему-то аромат мокрой почвы, щекотавший ноздри, успокаивал. И совсем уже не страшным казалось присутствие призрака, — словно бы сама земля делилась с Кадзэ своей великой силой, помогала отыскать нужные слова.

— Понимаю, госпожа моя, — заговорил он не сразу, — вы желаете, чтобы я сколь можно скорее отыскал вашу дочь! Прошу, простите, что я на время позабыл о своем высоком долге. Но, госпожа моя! В этих местах происходит что-то очень неладное. Господин, коему я служил, ваш достойный супруг, всегда говорил нам, своим воинам, — цель наша не только добиться гармонии в собственной душе, но и привнести ее в окружающий мир. Здесь же гармония жестоко нарушена. Да, скажете вы, беда и горе царят во всех землях Японии, склонившихся перед страшной волей захватчиков из клана Токугава. Однако сердце мне подсказывает: именно здесь, в крошечной провинции на краю света, я могу, похоже, восстановить нарушенную гармонию собственными силами. Я еще не знаю, какая беда постигла эти места. Не знаю также и того, как действовать, чтоб исправить содеянное. Но одно, госпожа моя, я знаю — попробовать стоит. Всего несколько дней, умоляю! Не достигну удачи — что ж, продолжу поиски вашей дочери. А пока, госпожа моя, молю вас, — дайте мне попытаться!

Окончив эту речь, Кадзэ замолк, ожидая ответа призрака. Склонится ли госпожа перед его просьбой или откажет? Внезапно в тяжкое, нависшее молчание ворвалось показавшееся очень громким стрекотание лесного кузнечика. Кадзэ на мгновение оглянулся на звук, а когда повернулся — призрака рядом с ним уже не было.

Он попытался встать и понял, что не может. Сердце рвалось из груди, тело ослабело, руки и ноги дрожали, словно три недели в жару провалялся. Кадзэ жадно глотнул воздуха — влажного, но уже живого. С изумлением он заметил: туман, ранее стелившийся по земле, теперь стремительно уходит куда-то вниз, впитывается, всасывается, подобно воде, в мельчайшие трещинки, впадинки и неровности почвы. Самурай прикрыл глаза. Сконцентрировался. Приказал себе преодолеть леденящую слабость и страх. Нет желаний — стало быть, нет и страха.

Вскоре дыхание его выровнялось, стало медленным и глубоким, ослабевшие члены вновь стали наливаться силой. Он встал. Вложил меч в ножны. Поправил пояс кимоно. А после снова направился, все ускоряя шаг, по дороге, ведущей в деревню.

Да, к чему скрывать, — глубоко внутри Кадзэ по-прежнему терзало чувство вины. Смеет ли он прерывать поиски похищенной девочки ради спасения полузнакомого угольщика? Но нет. Конечно, госпожа его понимает! Госпожа позволила ему! Он должен попытаться вернуть в деревню утраченную гармонию! А вот еще любопытно — вспомнилось поневоле, — что это за странного демона в соседнем селении люди видели? Откуда бы вдруг в маленькой провинции столько призраков да чудовищ разом?

Ранее, побродив по деревне, он уже хорошо запомнил, что и где там расположено. Дома побогаче и жалкие хижины лепились, по сельским понятиям, едва не вплотную друг к другу. Всего в деревне обитало, должно быть, человек двести. И как во всех небольших селениях, была здесь только одна — главная и единственная — пыльная улица, по обе стороны которой, собственно, почти все дома и хижины и стояли.