Смерть ростовщика - страница 7

— Пять тенег, — ответил торговец.

— Две теньги! — сказал я, возвращая ему всю стопку и про себя думая: «Ведь денег-то у меня нет! Если торговец согласится, под каким предлогом откажусь я от покупки?» При этой мысли я с головы до ног покрылся потом.

— Будьте справедливы, братец! — вступил в торг Кори Ишкамба. — Ведь один лишь материал, истраченный на тюбетейку, стоит больше четырех тенег! А что-то должно остаться за шитье! Ну, ладно, пусть вам обойдется шитье даром. Давайте четыре теньги!

Я ничего не ответил на эти слова Кори Ишкамбы, как будто их и не слышал.

Опытный торговец, который по глазам умел понять — серьезный перед ним покупатель или человек, желающий только прицениться, взял из моих рук тюбетейки и, уложив их обратно под занавеску на полочку, сказал Кори Ишкамбе:

— Дядюшка Кори, напрасно не надейтесь, они ничего не купят!

Убедившись, что я не покупатель. Кори Ишкамба продолжил свой путь, а я пустился за ним.

Выйдя из пассажа на улицу, ведущую к рядам бакалейщиков, Кори Ишкамба снова остановился у одной из лавок. Я опять пристроился за ним, делая вид, что собираюсь совершить покупку.

Поздоровавшись с хозяином лавки, Кори сказал ему:

—  Дайте мне кусочек гульканда^>{8} в счет правнуков!

Улыбнувшись, бакалейщик приоткрыл крышку большой медной чаши, стоявшей перед ним, отломил железной лопаточкой кусочек леденца величиной с грецкий орех и протянул Кори Ишкамбе.

Кори Ишкамба взял лопаточку, положил в рот гульканд и, посасывая его, сказал:

— Правнук-то оказался больно маленький! Прилип к зубам, растаял во рту, а внутрь ничего не попало!

— Лавочка у меня тесная, товара и капитала мало, а сверх того и торговля такая, что, как говорится, «то покупателя нет, то не найдешь товара», — поэтому я и беден. В таком месте правнуки быстро не растут, не скоро достигают зрелости!

— Ладно, тогда не в счет правнуков, а просто ради бога дайте мне еще кусочек гульканда, а то желудок мой так охладился, что не будет у меня аппетита, хоть плачь. Дайте, уж я помолюсь за вас, чтобы бог довел до свадьбы ваших детей!

— Ох-хо-хо! — вздохнул  хозяин. — Счастье еще, что желудок у вас охладился и аппетит уменьшился. Не то бы вы проглотили весь мир, даже не разжевавши!

И все же он дал толстяку, дополнительно порцию гульканда.

Вероятно, хозяин лавочки посчитал меня приятелем Кори Ишкамбы. Он со мной не заговорил и не спросил, что мне нужно. Зато сам Кори Ишкамба вдруг оглядел меня с ног до головы острым проницательным взглядом и, хрустя гулькандом, спросил:

— Братец, уж не ко мне ли у вас дело?

Я, признаться, растерялся и, вместо того чтобы ответить прямо, что у меня есть к нему дело, помимо воли произнес слова, приготовленные на тот случай, если ко мне обратится бакалейщик.

— Мне нужен черный перец!

Конечно, мой ответ получился ужасно нескладным, и я видел, что глядя на меня, Кори Ишкамба насмешливо улыбается. Окончательно потерявшись от смущения, я сунул руку в карман, намереваясь купить немного перца и убежать от позорища. Но в кармане, как назло, не оказалось ни гроша. То краснея, то бледнея от стыда, обливаясь потом, я сказал бакалейщику:

— Простите, у меня случайно не оказалось с собой денег. Я сбегаю за деньгами и тогда возьму у вас перца. — Поспешно отходя от лавки, я кинул взгляд на Кори Ишкамбу и заметил, как он, оттопырив нижнюю губу, многозначительно качнул головой и что-то сказал бакалейщику. Но слов я уже не слыхал.

И сегодня охота не удалась. Я сам спугнул дичь у самых силков. Перед Кори Ишкамбой я осрамился. Ему стало ясно, как день, не только то, что я не собирался покупать перец, — он прекрасно понял, что и мое намерение купить тюбетейку тоже было притворным. Нельзя больше рассчитывать, что, встретив его на улице, я смогу подойти и познакомиться с ним.

Я очень досадовал на свою оплошность. Если бы на его вопрос я ответил утвердительно и прямо сказал, что мне нужно переговорить с ним, — можно было бы изложить ему свою просьбу, и цель моего преследования стала бы ему понятна. И, если бы даже он и не дал мне кельи, предо мной открылась бы возможность изучить образ жизни этого странного человека. То, что стало невозможным дальнейшее наблюдение за ним, огорчило меня больше, чем утрата надежды на келью.