Смерть в душе. Странная дружба - страница 3
– Хорошо, я буду улыбаться, – согласился Гомес.
Ричи участливо посмотрел на него.
– Ты тревожишься из-за сына?
– Нет.
Ричи сделал тягостное мыслительное усилие.
– Из-за Парижа?
– Плевать мне на Париж! – запальчиво выкрикнул Гомес.
– Хорошо, что его взяли без боя, правда?
– Французы могли его защитить, – бесстрастно ответил Гомес.
– Ой ли! Город на равнине?
– Они могли его защитить. Мадрид держался два с половиной года…
– Мадрид… – махнув рукой, повторил Ричи. – Но зачем защищать Париж? Это глупо. Они бы разрушили Лувр, Оперу, собор Парижской Богоматери. Чем меньше будет ущерба, тем лучше. Теперь, – с удовлетворением добавил он, – война закончится скоро.
– А как же! – насмешливо подхватил Гомес. – При таком ходе событий через три месяца воцарится нацистский мир.
– Мир, – сказал Ричи, – не бывает ни демократическим, ни нацистским: мир – это просто мир. Ты прекрасно знаешь, что я не люблю гитлеровцев. Но они такие же люди, как и все остальные. После завоевания Европы у них начнутся трудности, и им придется умерить аппетиты. Если они благоразумны, то позволят каждой стране быть частью европейской федерации. Нечто вроде наших Соединенных Штатов. – Ричи говорил медленно и рассудительно. Он добавил: – Если это помешает вам воевать предстоящие двадцать лет, это уже будет достижением.
Гомес с раздражением посмотрел на него: в серых глазах была огромная добрая воля. Ричи был весел, любил человечество, детей, птиц, абстрактное искусство; он думал, что даже с грошовым разумом все конфликты будут разрешены. Он не особенно почитал эмигрантов латинской расы; он больше ладил с немцами. «Что для него падение Парижа?» Гомес отвернулся и посмотрел на разноцветный лоток продавца газет: Ричи вдруг показался ему безжалостным.
– Вы, европейцы, – продолжал Ричи, – всегда привязываетесь к символам. Уже неделя, как все знают, что Франция разбита. Ладно: ты там жил, ты там оставил воспоминания, я понимаю, что это тебя огорчает. Но падение Парижа? Что это значит, если город остался цел? После войны мы туда вернемся.
Гомес почувствовал, как его приподнимает грозная и гневная радость:
– Что это для меня значит? – спросил он дрожащим голосом. – Это мне доставляет радость! Когда Франко вошел в Барселону, французы качали головами, они говорили, что это прискорбно; но ни один не пошевелил и мизинцем. Что ж, теперь их очередь, пусть и они свое отведают! Это мне доставляет радость! – крикнул он в грохоте автобуса, который остановился у тротуара. – Это мне доставляет радость!
Они вошли в автобус за молодой женщиной. Гомес сделал так, чтобы при посадке увидеть ее подколенки; Ричи и Гомес остались стоять. Толстый мужчина в золотых очках поспешно отодвинулся от них, и Гомес подумал: «От меня, вероятно, пахнет». В последнем ряду сидячих мест один человек развернул газету. Гомес прочел через его плечо: «Тосканини устроили овацию в Рио, где он играет впервые за пятьдесят четыре года». И ниже: «Премьера в Нью-Йорке: Рей Милланд и Лоретта Янг в «Доктор женится». Там и тут другие газеты расправляли крылья: Ла Гардиа принимает губернатора Делавэра; Лоретта Янг, пожар в Иллинойсе; Рей Милланд; муж полюбил меня с того дня, как я пользуюсь дезодорантом «Питс»; покупайте «Крисаргил», слабительное медовых месяцев; мужчина в пижаме улыбался своей молодой супруге; Ла Гардиа улыбался губернатору Делавэра; «Шахтеры кусок пирога не получат», заявляет Бадди Смит. Они читали; широкие черно-белые страницы говорили им о них самих, об их заботах, об их удовольствиях; они знали, кто такой Бадди Смит, а Гомес этого не знал; они поворачивали к солнцу, к спине водителя большие буквы: «Взятие Парижа» или же «Монмартр в огне». Они читали, и газеты голосили в их руках, но их никто не слушал. Гомес почувствовал, как он постарел и устал. Париж далеко; среди ста пятидесяти миллионов он был один, кто им интересовался, это была всего лишь небольшая личная проблема, едва ли более значимая, чем жажда, раскаляющая ему горло.
– Дай мне газету! – сказал он Ричи.
Немцы занимают Париж. Наступление на юге. Взятие Гавра. Прорыв линии Мажино.