Снежное пламя - страница 40
Кристина в изумлении отшатнулась от него, но мгновенно в ее взгляде появилось выражение сочувствия и сострадания.
Джон Маунтджой…
Постепенно воспоминания всплыли в ее памяти: мелкие подробности она, естественно, забыла, но история с давним шумным скандалом запомнилась надолго. Не каждый день известнейшего драматурга арестовывают по обвинению в убийстве жены, особенно, если жену зовут Майра Бреккенридж, и она — популярнейшая современная звезда театра и кино.
«Убийство в загородном особняке!» — гласил один из крупных заголовков. И это — тот самый загородный особняк, где он, по одной из версий следствия, совершил убийство.
— О Господи! — произнесла Кристина.
— Ты и теперь продолжаешь верить мне? — спросил Джастин.
— Да, верю!
— Невероятно! Неужели такое может быть? — сказал он еле слышно, благоговейно касаясь ее пушистых волос.
Кристина была растрогана. Она чувствовала, как ее переполняют любовь и нежность.
— А разве может быть иначе? — проникновенно ответила она.
— Я так часто и жестоко обжигался в жизни…
— И я тоже, но, конечно, не так опасно, как ты…
— О, нет! Это несопоставимые испытания, — сказал он.
Джон Маунтджой…
Если бы она постаралась сопоставить некоторые выразительные детали, она, пожалуй, догадалась бы, кто был хозяином загородного дома. Обычно драматурги не столь часто привлекают внимание светской прессы — иное дело кинозвезды.
Но Джон Маунтджой и без того был любимцем журналистов и театральных критиков. Его первая пьеса, сразу ставшая бестселлером, была поставлена на Бродвее, когда ее талантливый автор еще только учился в Колумбийском университете. Каждая следующая его постановка получала не только восторженные отзывы профессионалов, но и встречала горячий прием у публики. Кристина припомнила один из отзывов об очередной пьесе, прочитанный ею лет пять-шесть назад: «Мистер Маунтджой дарит зрителю всю гамму человеческих переживаний. Вслед за актерами мы смеемся, плачем, боремся, потому что перед нами не ходульные персонажи, рвущие в клочья надуманные страсти, а живые люди из плоти и крови с их реальными проблемами и неистребимым чувством юмора».
Кристина видела его фотографии — в лучшем случае вполоборота: Джон Маунтджой избегал фотокамер и телеобъективов. На торжественных приемах в Бродвее по случаю премьеры новой пьесы на нем всегда был элегантный смокинг.
В джинсах и фланелевой рубашке, а тем более обнаженным, она его на снимках, разумеется, не видела.
А кроме того, Кристина была уверена, что он гораздо старше.
Она припомнила, как Джон Маунтджой торопливо, закрывая лицо руками, проходил в здание суда или выходил из него в ослепляющем свете софитов, нахальном блеске фотовспышек. Он ни разу не ответил ни на один вопрос многочисленных журналистов, чем выводил их из себя. В ответ на такое поведение последовал разнузданно-агрессивный тон прессы, освещавшей все запутанное дело прославленного драматурга.
Зато Майра Бреккенридж в их публикациях представала безукоризненным человеком, поразительной актрисой и редкой красавицей.
И она действительно была необычайно красива, не могла не согласиться Кристина.
— Если я не ошибаюсь, вы в недоумении, мисс Кеннеди? — с нескрываемой иронией спросил Джастин.
Одетый в одни джинсы, голый по пояс, босой, он сидел на диване, привычно поджав ноги, сложив руки между колен. Он казался спокойным и умиротворенным, но Кристина не могла отделаться от ощущения, что это безмятежное состояние было напускным. Он явно чувствовал себя в неловком положении и каждую секунду ждал любой неожиданной выходки с ее стороны.
— Вспомнили? — спросил он.
— Да. Еще бы. Я всегда любила твои пьесы, а больше всего «Силки для ночных птиц». К сожалению, я не успела посмотреть «Снежное пламя»…
Она вдруг испуганно замолчала: премьера «Снежного пламени» совпала со смертью Майры Бреккенридж, а поскольку актриса играла там главную женскую роль, пьесу сняли с репертуара сразу же после ее убийства.
Губы Джастина нервно дернулись, и Кристина глубоко пожалела о своей оплошности.
— Я не спрашивал, как ты относишься к моему творчеству, — сказал он равнодушно. — Не сомневаюсь, что если бы не скандал, ты бы едва ли вспомнила сейчас о драматурге Джоне Маунтджое.