Сны памяти (примечания)

Возможно, имеется в виду Прасковья Шебалина-Богораз — примеч. Александра Даниэля.

Пельше Арвид Янович (1899–1983) — советский партийный и государственный деятель. С 1966 г. пред. к-та парт. контроля при ЦК КПСС. Член Политбюро ЦК КПСС. («Советский энциклопедический словарь», М. 1986; стр. 981).

Уже после смерти Ларисы Иосифовны выяснилось, что Юля вместе с матерью успели эвакуироваться из Харькова во Фрунзе. В конце 80-х сын Юли, Михаил Вайнштейн, эмигрировал в Израиль. — Примеч. Павла Марченко.

17 сентября 1998 г., рубрика «Анкета».

Наверное, возникает вопрос: при такой дремучей поэтической (но и с прозой дело обстояло не лучше) неграмотности — что привело меня на филологический факультет университета. В моем выборе сыграли роль несколько обстоятельств: во-первых, обыкновенное упрямство, стремление решать все самостоятельно, а не так, как хочет мама. — Мама настаивала, чтобы я поступала в архитектурный институт. Школьные учителя прочили мне научную карьеру в математике, кстати, математика все годы была моим любимым предметом. А вузовские десанты, присматривавшие именно в нашей школе, лучшей школе города, наиболее перспективных студентов для своих вузов, отобрали меня в юридический институт и на мехмат университета. Конечно, мне это было чрезвычайно лестно и приятно (я и сегодня этим горжусь), но в выборе сыграло скорее отрицательную роль. И все-таки, почему именно филфак, а не, скажем, химфак или медицинский? Литературу я не любила и не знала (пожалуй, при том же осталась на всю жизнь, только что пообтерлась в окололитературной среде, читала очень мало, хотя и вне рамок школьной программы; никогда не представляла себя, скажем, актрисой или поэтессой, даже не писывала … стихи в альбомы нежных дев. Правда, у меня были любимые писатели — Пушкин и украинская поэтесса Леся Украинка, да еще Марк Твен. Этих писателей я читала и перечитывала, многое знала наизусть, никогда не заучивая на память, что знала в детские годы, то помню и до сих пор. И мысленно сыграла в своей жизни две роли — Мавку, русалку из «Лicoвoi пiснi» Леси Украинки, и пушкинскую барышню-крестьянку. Неточно было бы сказать, что я мысленно сыграла эти роли — я просто была ими, дополняя и дописывая сюжеты в своем воображении. Итак, литературу как школьный предмет я не любила, зато я любила — просто до влюбленности нашу преподавательницу литературы, у которой до войны была любимая ученица Дина. Рахиль Лазаревна часто вдохновенно рассказывала нам о ней — как эта девушка хотела быть учительницей и преподавать литературу в школе. Дина во время войны добровольно пошла в армию и погибла, оставив по себе в сердце бездетной Рахили Лазаревны незаживающую рану. Не думаю, чтобы я просто ревновала к Дине, но я, видимо, надеялась заменить ее и тем утешить Рахиль Лазаревну. Во всем сравняться с Диной мне, конечно, не удастся, да и война-то кончилась, но я могу повторить ее хотя бы до гибели. А для этого надо пойти на филологический факультет, чтобы стать учительницей и сеять разумное, доброе, вечное…

Вот такая романтическая, насквозь придуманная судьба воображалась мне. Поступить на филфак мне, золотой медалистке, было вовсе не трудно: прием гарантирован без вступительных экзаменов. Кстати, я и тогда понимала, что медаль мне, как говорится, «натянули». Причем, именно по литературе: наверняка, мое выпускное сочинение не дотягивало до пятерки, может быть, даже и до четверки. Правда, я писала абсолютно грамотно и по-русски, и по-украински. Потом, когда я сама стала учительницей, я поняла, что такой феномен — абсолютная, врожденная грамотность, как и абсолютный слух, иногда встречается, и не свидетельствует ни о начитанности, ни об общей культуре…

Вначале я узнала эту статью отдельно, саму по себе, позднее она вошла в книгу о Блоке «Конец трагедии»)…) под названием «О романтической идеологии», а теперь опубликована в первоначальном, более полном варианте и в книге «Почва и судьба».

Чтобы закончить с лингвистическими эссе в этой области, вспомню еще отзыв старосидельца, кажется, Шаламова, а скорее, Солженицына на книгу Анатолия Марченко «Мои показания», только что появившуюся в Самиздате. В общем, оценка была весьма высокая, замечание же следующее: «У него (у Марченко) повсюду ошибка — он пишет „зек“, „зеки“, а надо „зека“», и рецензент объяснил мне приведенную выше этимологию слова.

С грустью и запоздалым раскаянием скажу: в 1989-м году он умер. За это время в Москве умерла его мать, а ему не дали даже последние месяцы пожить с ней: за сто первый километр! Сам он долго нигде не мог обосноваться, с большим трудом пристроился под Калинином (Тверью), жил там позаброшенный. Правда, материально ему помогали, но не такая помощь ему была нужна, больше всего он нуждался в общении, в возможности кому-нибудь излагать свои политические идеи, прогнозы, на мой взгляд, бредовые и неинтересные. Мне не хотелось стать его собеседницей, даже на правах оппонента.

Слава Богу, нашлась сердобольная, добрая женщина Неля, помнится, тоже историк. Она вышла за Леню замуж и взяла его к себе, когда ему в конце концов удалось получить вид на жительство в Москве по причине тяжелой болезни и инвалидности. Здесь он вскоре и умер, хотя и присмотренный Нелей — честь и хвала ей! — но позабытый друзьями и коллегами. Я навестила его в Москве всего дважды — на большее у меня не хватило доброты душевной — и в разговорах с ним не была ни терпеливой, ни терпимой.

Приводится по тексту: «Минувшее», исторический альманах, Париж, 1986, СС. 81–140. К публикации в «Минувшем» дана сноска «Текст печатается без согласия автора». Текст перепечатан также журналом «Индекс. Досье на цензуру», см.: http://www.index.oig.ra/memoiis/vbogoraz.litml

«Самое святое, что есть у Бога на земле» — так называется только что вышедшая книга С. С. Алексеева.

Л. И. Богораз решила в суде самостоятельно, без адвоката, вести свою защиту. История и мотивы такого ее решения рассказаны в книге ее друга, Д. И. Каминской «Записки адвоката».

Интервью взято Еленой Ознобкиной 16 апреля 1998 года.

Кстати сказать, его книга «Холодом веет от Кремля» меня очень разочаровала: я увидела в ней тот же комсомольский дух, каким сама была заражена с детства и к которому у меня выработалась идиосинкразия.

Эти развалины до сих пор украшают Тарусу наподобие местного Колизея. Надо думать, горожане нашли им соответствующее применение, поскольку общественный ватерклозет все еще не оборудован (Прим. авт.).

Для полноты картины следует добавить, что несколько миллионов провинциалов — «гостей столицы», приезжающих в Москву за продуктами и живущих у знакомых по неделе, а то и по месяцу, даже не догадываются, что преступают закон. Да и милиции недосуг требовать, чтобы каждый приезжий отметился у паспортистки — это ж никаких кадров не хватит! Другое дело, когда появляется сверхзадача вот этого гражданина уличить, привлечь, подвергнуть, — дышло закона всегда под рукой (Прим. авт.).

Но когда через два месяца в Карабанове попытался прописаться наш друг Сергей Некипелов, ни в чем еще в то время не замеченный, начальник милиции выгнал его из кабинета:

— У кого прописываетесь? У Марченко?! Вон отсюда!!! Чтоб ноги вашей не было в Карабанове! (Прим. авт.).

Ныне г. Сергиев-Посад Московской области (Прим. ред.).