Сны Сципиона - страница 9

— Ты умеешь врать, Публий? — подмигивая, спрашивал меня Касип.

— Нет, — отвечал я простодушно. Мне было тогда лет восемь, и я в самом деле не умел толком врать, а если и пробовал от страха или по глупости, то тут же попадался.

— Тогда вот что я тебе скажу, Публий, — еще более доверительно подмигивал мне вольноотпущенник, — если ты не умеешь врать, никогда не связывайся с пунийцами — они тебя обманут, как младенца, а ты даже не поймешь, что тебя провели.

— А если я их обману?

— Нет, Публий, ты никогда не обманешь пунийца, просто потому что не сможешь.

— Скажи, Касип, если я совру — это будет ложью?

— Конечно, как же иначе?

— А если я совру еще раз — получится ли в итоге правда? Касип на миг опешил. Потом подмигнул мне:

— А ты умничка, парень!

— Я совру пунийцу дважды, — сказал я уверенно.

Эта фраза оказалась пророческой, я вспомнил ее много лет спустя, на африканских берегах.

Когда намечалось что-то важное в нашей семье, моя матушка без устали обходила храмы и обнимала алтари, выпрашивая милость богов к нашему роду. Верила она и во всяческие приметы. А когда ничего подходящего для знака не находилось, сама придумывала эти знаки. Так, она сочинила историю, что к ней в постель забрался огромный змей и что в гибком теле скрывался небожитель, именно его семя вошло в нее и даровало мне жизнь. Разумеется, матушка рассказывала, что она в этот момент спала, а гигантского змея в ее постели заметили слуги. В этой байке было много греческого, сразу вспоминалось рождение Геракла. Но проницательный слушатель невольно опускал глаза — в своей выдумке женщина признавалась, что не любила мужа. Не всякому дается радость такой любви, которая связала меня с Эмилией. Маний Помпоний отдал дочь замуж, не спрашивая, пришелся ли ей по сердцу жених. А отец был не из тех, кто умеет очаровывать женщин. Вскоре после моего рождения родители стали спать порознь. Отец находил наслаждение в объятиях юной рабыни, а мать — в своих фантазиях и рассказах о внимании небожителей, становясь год от года все экзальтированней.

Моя мать никогда не объясняла свои поступки. В отличие от прочих женщин, она мало говорила, но, казалось, о чем-то постоянно раздумывала. Была она необыкновенно честолюбива, и мне кажется, порой она мечтала о том, что сама будет управлять Городом. Почему бы и нет? Ведь, пока отец командовал войсками, она отлично справлялась с трудностями нашей фамилии. Дом наш был небольшим и небогатым, стоял на Тусской улице, что спускалась к Тибру, сразу за старыми лавками. От наших дверей рукой было подать до форума. Но как ни скромно мы жили, рабы требовали постоянного пригляда, записи виликов[16] — проверок, средства — экономии, а положение нашего рода — под держания дружеских отношений с аристократическими семьями, что числились нашими союзниками, и холодного достоинства при общении с теми, с кем мы годами враждовали.

В тот год, когда я был избран эдилом[17], я всегда советовался с нею по поводу своих решений. Ее замечания были оригинальны и дерзки, и уж конечно же, она куда больше знала о повседневной жизни Города и его нуждах, нежели недалекий Луций.

Мой старший брат был человеком бесцветным, не наделенным талантами, зато необыкновенно честолюбивым, как и положено римлянину патрицианского рода. Кстати, лицо его было так невыразительно, что многие не узнавали его на улице, разве что внимательный номенклатор[18] подсказывал господину: смотри, доминус, вон идет Луций Корнелий Сципион, надо поприветствовать его.

Как-то мать сказала мне:

— Луций — сын своего отца. А на тебе, Публий, печать бога.

Вообще-то первенцем моего отца был не Луций, а рано умерший Публий, ведь личным именем отца должен нарекаться его первенец. Я никогда не видел того, другого, Публия: он ушел от нас еще до моего рождения, так что я, появившись на свет, унаследовал его имя — имя старшего сына, и это стало предметом постоянной зависти Луция и некоторой путаницы, когда меня принимали за старшего сына в семье.

По сути, таковым я и был и к Луцию с детских лет относился как к младшему.

Мой отец был избран консулом на тот год, когда Ганнибал вторгся в Италию. Так что в этой истории наши имена связала первым узлом эта прочная нить: в год консульства Публия Корнелия Сципиона Ганнибал начал военные действия против Рима — гласят фасты. Хотелось бы мне сказать, что отец был достойным противником Пунийца. Но я должен быть честным. Зачем писать воспоминания и при этом врать — это сделают за тебя вольноотпущенники-греки — они восславят доблесть любого господина, лишь бы заплатили золотой монетой.