Со щитом и на щите - страница 10

Но что поделаешь! Честно отслужила свое сумка, но ехать с нею в город мне было стыдно.

Вот тогда-то и пришла маме мысль сшить мне портфель. Вскоре она торжественно извлекла из кладовой голенища от женских сапожек. Мама их носила, когда была еще молодой, и последний раз надевала задолго до моего рождения.

С подобающим почтением разглядывал я старые, потрескавшиеся от времени голенища и никак не мог в толк взять, для чего их мама вытащила.

— Мы из них закажем тебе портфель.

— Портфель?

— Ну да… Отнесу к немому, и он такой сошьет, что будет не хуже настоящего.

Признаться, тогда я даже спорить не пытался. Меня разобрало любопытство: что же из этого может получиться?

Немой, который обувал по меньшей мере половину села, наверное, никакого понятия не имел, что представляет собой портфель. Поэтому кроил и шил так, как подсказывала ему фантазия. Главное, о чем он старался, чтобы не было износу его творению. «Чтобы в воде не промокал, — показал, подмигивая, в небо, — чтобы и по швам не расходился», — ткнул пальцем сначала в дратву, потом в мою сторону.

— Когда же за ним прийти? — поинтересовалась мама.

Немой, приложив ладонь к груди, показал затем семь растопыренных пальцев.

Ага, значит, через неделю.

Спустя назначенный срок мы пришли к немому. Увидев нас, он отложил в сторону чей-то ботинок, поднялся с табуретки и достал с полки что-то завернутое в мешковину. Когда он развернул сверток, мы с мамой невольно содрогнулись.

Это было нечто среднее между нищенской сумой, сумкой почтальона и кожаным ведром, таким, какое кучера прихватывали с собой, отправляясь с обозом в дальний путь. Одним словом, некий чудовищный гибрид всего этого. В этом предмете с одинаковым успехом можно было носить воду, ставить тесто, хранить картошку и заквашивать яблоки.

Радостно гмыкая, немой показывал, как надо «портфель» зашнуровывать, пытался надеть мне на плечо. Чтобы не обидеть немого, мама сказала, что ей портфель понравился.

— Нет, он все-таки неплохой, — убеждала она сама себя, когда мы возвращались домой. — Ты только посмотри, какой он прочный.

Что прочный, так прочный: был бы хоть немного поменьше! И не такой неистово рыжий!

— Не большая это беда, — утешала меня мама. — Походишь сейчас с ним, а на следующий год, будем живы-здоровы, куплю тебе настоящий портфель.

Что поделать? И на том спасибо. А пока суд да дело, снимаю эту громадную суму с плеча, беру ее под мышку, чтобы меньше мозолила глаза: чудилось, что все проходящие мимо только на мой «портфель» и глядят.

Вот, наконец, и школа. Она встречает нас празднично сияющими окнами и трепещущим на ветру большущим транспарантом на красном полотнище: «Добро пожаловать!» Это приглашение относится и к нам с Федькой. И, входя во двор школы, я невольно выпячиваю грудь.

Тут полным-полно учеников: и старших, и младших, и совсем еще цуценят. Первоклассников сразу заметно: они как пришли сюда с мамами и папами, так от них не отходят. И глаза у них — как пятаки. А между ними туда-сюда снуют те, что немного постарше, — из второго, третьего и четвертого классов. Носятся так, что аж в глазах рябит. Кричат, верещат — плотва, одним словом. Даже не верится, что и я когда-то был таким, как они.

Ученики пятого, шестого и седьмого классов ведут себя более сдержанно. Девочки особенно. Эти прохаживаются стайками по две-три, обняв друг друга за плечи, а на мальчиков не обращают никакого внимания. Задаваки, да и только!

Впрочем, интересуют меня не они, а те, что почти взрослые: восьмиклассники-десятиклассники, к которым отныне принадлежу и я. Больше всего я присматриваюсь к десятиклассникам. Почти у всех наглаженные брюки, ботинки начищены до блеска. Вид у них серьезный. Оно и понятно: всего один год — и они со школой распрощаются!

А девчонки! К ним теперь и не подступись! Расфуфырились — косы в лентах. Никак не верится, что это те же самые девчонки, которые совсем недавно сломя голову носились вместе с нами.

Вот и Оля Чровжова. Расхаживает, обнявшись с какой-то городской девочкой. На меня даже не взглянула, когда мимо проходила, хотя я нарочно встал у нее на дороге.