Собрание сочинений. Том I - страница 24

«Звезды зоркие, звезды мудрые, укажите мне путь, проводите меня, нищего путника. Наверное, так и должно быть: каким-то нашим мечтам никогда не суждено сбыться — они лишь дым, и уже рассеялись. Но мы помним!.. Что-то будет отобрано, что-то оставит зарубки на сердце. Иное превратится в Свет. Возможно, то самое, несбывшееся и отобранное, и будет светить, светить… Когда погаснут все огни и растворятся надежды, именно оно и будет светить. А я думал раньше: «Господи, зачем так?» А вот как раз для этого.

И теперь смотрю я в окровавленную Душу небесную: по ком горюешь ты, звезда?.. Смотрю… до слез смотрю: красной болью себя исписала… — а много ли болей бывает на свете?..»

Приковылял холодный поезд. Адам сел у окошка: глядел в последний раз — сквозь пространство и время, вспоминал Дашеньку и всю их семейную жизнь. Глядел как-то рассеянно: увидал залитые зреющими нивами степи — от края до края… давно не прорывались дожди, гнало сюда холодные ветры; маленькие домики, отброшенные густыми туманами, — стояли они, словно в дыму кадильном. Увидал и скромную церквушку: на куполе — крест с изображением цаты, колыбели Иисусовой: [И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна]; увидал и сиротливую мечеть… Все в единстве было, сердце задыхалось от радости — взаправду ли такая жизнь?!.. И там… далекий-далекий свет…

Вспомнилось из Толстого: «Счастье имеет смысл только тогда, когда есть с кем его разделить». В сердце пело — траурное, надрывно-светлое. Адам приложил ладони к глазам — «чувствую тепло… живое… Край Донской, край ты мой любимый, не тлеет моя к тебе любовь. Окаянные деньки, припорошенные пеплом, ну что я в вас забыл?..»

Щелкнуло холодное железо, раздался мощный гул — показала себя «машинная сила». Двинулось, загрохотало… крикнули голоса, еще чуть-чуть пошумело… и наконец «запели» колеса…

«И понял я, что от меня укрылось, вот что я забыл!.. — это по Дому русская тоска. Страшно с ней с глазу на глаз — она убить может!»

Тяжко ему было уезжать: не только потому, что Даша была родной — а он ведь именно покидал родное, — но и потому, что не произнес главных слов. Он чувствовал, что прощен… — но он не просил прощения. От этого на душе было неспокойно…

И страшно: вдруг как бы в шутку он подумал: «а может, я и не раскаиваюсь вовсе…» Поезд уносил все вопросы… и ответы на них рассеялись, подобно призраку, видению.

Адам вспомнил давнее, «пушкинское»: «Кто раз любил, уж не полюбит вновь» — и, последовав за этой мыслью, увидел все.

«Подол рассветный, с розоватыми рюшами в низах. Мажет солнце золотисто, стылый свет коченеет на стволах деревьев. И над всем глядят непритворные очи — необыкновенное, «мгновенное» небо. Горизонт с веселым красным хохолком на затылке — чудо какое! Душа моя — очарованная! В воздухе усики свежести — сказка-мечтание; теплое поветрие — дышу… и слышу! Крошит хлебушком несильный дождик, одетый в солнце. Так неизбывно ярко это солнце… — пятно от краски!

И ветерка бурчание, и утро-рожденье… — великие милости; и красноречивое молчанье… Колются в лужицах пылающие солнца.

Дай Бог такое помнить! Господи, сколько всего, и все — мое! Кошу не небо птичьими глазами: скачут ласточки, мельтешат. И вдали — колосики-люди, из великих вод Богом созданная тварь, — живое-дышащее, со своей душою, как омоленная в храме икона.

Все это я, в душе моей живое сотворенье.

А вон, поодаль, — чернобровка моя бесценная, Дашенька, «дарованная» мне, дар назначенный. Идет себе по горизонту, маленький кутенок и белый зубик, — ко мне влечется, ножку кривит слегка. Такая раскрасавица, в ней сила Кавказа: крепкая воля-вера, горы да звезды — и все поет… Солнышко у нее на плече — несет его с собой. Колечко на пальчике — золотое колечко, невинность драгоценная.

Любовь… А что такое любовь? Навспоминаешь себе — и не веришь, что вот так все и было. О, как дале́ко, дале́ко!.. Что теперь в замученном сердце — какая погода? В час раздумий роковых… там всяких дум круженье…

Такая неопределимая духовная свобода: кажется, возьмешь гору и зашвырнешь ее. Любовь вошла! Игрушечная такая церковка перед нами, головка ее окутана розовым светом. Глядишь… и постигаешь — что-то очень глубокое. Даша берет мою руку — чувствую кожу, и «подкожное» чувствую. Улыбка тихая на лице ее. Молча идем по узенькому-узенькому проходцу, и в этом проходце все наше прошлое — стоит, смазанное, темной волнистой ночью, в ослеплении звезд. И мы уже мчим-гудим, — сбежим ли? — и вокруг и всюду мерзлота-чернота, душит тьма, — не разобрать: темно-зеленое, мшистое… это мелкая суета исчезает в палево-дымном, тревоги земные, которых не было. Все в темной приглушенной цветовой гамме, словно составленной теплыми оттенками охры, красного и коричневого цветов. А мы вместе, и с нами свет дневной — с нами такая сила!