Собрание сочинений в 4 томах. Том 4 - страница 76
— Что же ты надумала?
Ирочка, хоть и была расстроена, почувствовала все же непрошеную властность этого вопроса. Ей уже захотелось дать отпор: «А вам, собственно, что за дело?» Но она не смогла дать отпора. Неизвестно почему, но не смогла.
— Колеблюсь.
— Это на тебя не похоже.
— А вы знаете, что на меня похоже? — Ирочка подняла брови и с удивлением посмотрела на Елену Васильевну.
Елена Васильевна значительно сказала:
— Я понимаю твой характер.
— Какой же у меня характер?
— Крупный.
— Ну что вы!..
— Ты не знаешь, а я знаю.
— Странно.
— Крупный, Ира, крупный.
— Ну и как же я, по–вашему, должна решить?
— Это я лучше у тебя спрошу.
— Не знаю… Колеблюсь.
— Ничего ты не колеблешься, — притворно рассердилась Елена Васильевна. — Ты отлично знаешь, что твоя работа — блажь и ребячество. Но другой работы у тебя нет. и ты продолжаешь эту блажь. Работать надо, это в твоем духе, но как работать? От всей души тебе говорю: бросай свою пескоструйку! Пока отдохни. А потом мы подыщем тебе что–нибудь более подходящее.
Елена Васильевна говорила таким тоном, словно знала Ирочку сто лет и совершенно не сомневалась в своей правоте.
— Тетке и дяде ты пока что ничего не говори, — продолжала Елена Васильевна. — Мы с тобой заключим союз. Я знаю, тебе будет стыдно: сама настояла, а теперь на попятный. Ничего! Они только порадуются, когда узнают, что ты бросила эту работу. Пойми, я хочу быть твоим другом, моя родная.
— Спасибо, — прошептала Ирочка.
— И как твой истинный друг, — очень тихо сказала Елена Васильевна, — не успокоюсь до тех пор, пока ты не поймешь, какой труд тебе полезен, а какой вреден.
Она порывисто встала, поцеловала Ирочку в лоб и стремительно вышла из комнаты. Ирочка заметила, что на глазах у Крохиной заблестели слезинки.
Через час, когда Ирочка пила чай на кухне, позвонил Ростик.
Если бы это был другой человек, Ирочке, вероятно, не понравилась бы тягучая ласковость его задушевного тона. Но это был Ростик, и Ирочке казалось, что он говорит музыкально и необыкновенно тепло. Он никак не предполагал, что Ирочка может быть дома в такой час, но в городе случайно встретил мать. Она просто очарована Ирочкой. О себе уж он молчит. Он безумно рад, что смог ей сейчас позвонить. Он не знает, как ее благодарить. За что? Неужели она не догадывается? Пусть догадается.
Ирочка долго пытается догадаться, и тонкая жилка провода, соединяющая их уши, долгое время не колеблется, и телефон молчит.
Наконец Ростик прерывает молчание.
— Очень просто, — объясняет он, смеясь. — Не знаю, как благодарить вас за встречу.
Ростик предлагает ей поездку за город в его автомобиле. Можно поехать на дачу к Ивану Егоровичу, если там хорошие дороги. Можно в Архангельское. Можно махнуть в сказочные места, где, кроме лосей, вообще живой души не встретишь.
Так они и делают.
Ирочка не верила своим глазам. Перед ней действительно были лоси. Маленький стоял у дороги В кустах виднелся темно–коричневый силуэт лосихи Можно было разглядеть, как она поводит носом. Метрах в пяти от своей семьи, как бы сторожа ее покой тревожно осматривался вокруг длинноногий лось «И лес и дол видений полны…» Все это было необыкновенно похоже на сказку. Над разнолесьем висел месяц. Казалось, если бы поставить здесь «Аленушку» из Третьяковской, она слилась бы с лесом, лосями, небом.
Ирочка жадно вбирала в себя эту поэзию родной земли. Свою любовь к родным просторам она с благодарностью перенесла на Ростика. Он сидел рядом с ней и вел себя, как и должен был вести себя герой ее романа. Может быть, ему не следовало так однообразно говорить о красотах природы, но зато он никогда не стал бы беситься, как Володька.
Отыскав тропинку, они пошли в лес. Где–то далеко трещали сухими сучьями лоси. Серп молодой луны скакал по верхушкам деревьев.
— Москвы как не бывало, она осталась где–то за тридевять земель. Правда? — спросила Ирочка.
— Что вы! — пошутил Ростик. — На спидометре всего шестьдесят три километра. От колонки, где мы заправлялись.
Ирочка не сразу поняла, что он шутит. Ростик, видимо, почувствовал это.
— Вы правы, — мечтательно сказал он. — Мне тоже кажется, что мы за тысячу километров от Москвы. — Он помолчал и вдруг запел: — «Рамона, ведь в целом мире мы одни».