Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - страница 2

Городъ этотъ огражденъ отъ свѣта высокой стѣной, сложенной изъ бураго гранита. Говорятъ, когда-то въ этой стѣнѣ были окна, по крайней мѣрѣ одно окно, но теперь оно замуровано, и отъ него не осталось слѣда.

Отъ стѣны падаетъ тѣнь и идетъ холодъ. Юноши, которые вырастаютъ подъ ея защитой, похожи на цвѣты, никогда не видѣвшіе солнца. На ихъ щекахъ нѣтъ румянца, въ ихъ взорахъ нѣтъ веселья, въ ихъ сердцѣ нѣтъ бодрости. И каждую ночь ихъ давитъ кошмаръ, и имъ снится, что стѣна склоняется внизъ, смыкается сводомъ и ложится имъ на грудь.

Были люди, которые сходили съ ума передъ этой стѣной и кричали, осыпая ее проклятьями до полной потери голоса и разсудка, но она равнодушно стояла и ждала, пока послѣдняя вспышка живого гнѣва замретъ въ ихъ истощенной груди. Были другіе, которые бросались на нее съ размаха, царапали ногтями и бились головою объ холодный камень, но камень былъ тверже и ни разу не дрогнулъ отъ натиска. Только мѣстами на немъ остались полинялыя бурыя пятна, и однажды, проходя мимо, Странникъ узналъ мѣсто, гдѣ и онъ въ свое время получилъ аварію, и невольно схватился рукою за голову, ощупывая старый шрамъ. Въ другомъ мѣстѣ онъ слышалъ глухіе стоны и видѣлъ безчувственныя тѣла, лежавшія у подножія стѣны. А стѣна стояла и хмурилась какъ ни въ чемъ не бывало.

Тѣнь отъ этой стѣны не рѣдѣетъ даже въ полдень, и въ ея чертѣ процвѣтаютъ только смутныя и трусливыя души. Странникъ узналъ ихъ, этихъ блѣдныхъ людей, бродившихъ, какъ сонныя мухи, по городскимъ улицамъ, съ чернымъ сюртукомъ на плечахъ и чернильными пятнами на пальцахъ; за двадцать лѣтъ они нисколько не измѣнились; ему казалось даже, что онъ узнаетъ ихъ лица. Вотъ толстый повытчикъ съ брюхомъ, прочно утвержденнымъ на монументальныхъ ногахъ, и съ головой, составляющей только придатокъ къ брюху. Вотъ молодой начинающій писецъ съ куньимъ лицомъ и подвижнымъ, безпокойно нюхающимъ носомъ. Странникъ былъ почти увѣренъ, что двадцать лѣтъ тому назадъ именно этотъ писецъ принесъ ему копію казенной бумаги для прочтенія и подписи, а между тѣмъ ему на видъ было не больше двадцати лѣтъ. Вотъ департаментскій виценачальникъ съ геморроидальнымъ лицомъ и лысиной на затылкѣ. Двадцать лѣтъ тому назадъ именно такой виценачальникъ объяснялъ Имяреку точное значеніе слова: «внутренній врагъ».

Казалось, время катилось надъ этимъ страннымъ городомъ и его жителями такъ же безслѣдно, какъ надъ какимъ-нибудь очарованнымъ замкомъ, наполненнымъ спящими дѣвами.

Городъ этотъ былъ сплошной департаментъ, и всѣ люди съ сюртуками на плечахъ были чиновники.

Одни изъ нихъ служили порядку и писали входящія и исходящія бумаги, другіе продали свое время мамону и записывали ежедневно число отрѣзанныхъ купоновъ или взысканныхъ штрафовъ, третьи воображали, что служатъ идеѣ, но ихъ кумиромъ была фраза, написанная на бумагѣ и не имѣвшая ничего общаго съ жизнью, и вѣра ихъ была, какъ будійская молитва, наклеенная на барабанѣ, который постоянно вертится при помощи вѣтра, летящаго мимо.

Три четверти обитателей города носили рубахи-косоворотки и шерстяныя фуфайки, но они питались крохами отъ департаментскаго стола, отдавая взамѣнъ свое время и трудъ.

Дворники счищали грязь съ тротуаровъ, и днемъ, и ночью торчали у воротъ, городовые съ непроницаемымъ видомъ стояли на углахъ улицъ и чинно стерегли, не подвернется ли случай накостылять кому-нибудь шею. Всѣ промыслы были назначены на поддержаніе чиновниковъ и имѣли, такъ сказать, государственное значеніе. Сапожники и портные шили имъ обувь и платье, подгородніе мужики растили овощи и ягоды, даже зарѣчныя бабы, отрѣзанныя отъ города отсутствіемъ моста, ежедневно приплывали на паромахъ и приносили молоко, для того, чтобы чиновничьи матери могли вскармливать изъ рожка будущихъ государственныхъ младенцевъ.

Даже нищіе на перекресткахъ существовали для того, чтобы быть объектомъ проектовъ о предупрежденіи и пресѣченіи.

Были въ томъ городѣ люди, которые сновали по улицамъ и искали живого дѣла, но жизнь огородила рѣшетками всѣ существовавшія поприща. У входа въ каждую ограду сидѣлъ василискъ, считалъ входящихъ и наблюдалъ за тѣми, которые были внутри. Отъ его змѣинаго взгляда блекли самые яркіе порывы, увядали благородныя стремленія, и вмѣсто нихъ вспыхивали мелочи жизни, столь же противныя, какъ и ея пороки. Вмѣсто орудій труда въ оградѣ были бирюльки, и люди, вошедшіе внутрь, играли ими, какъ дѣти, а сторожъ былъ ихъ маркеромъ, и всѣ ихъ помыслы были направлены на то, чтобы обсчитать его на нѣсколько очковъ. Когда же онъ ловилъ ихъ на мѣстѣ, они прятали руки за спину, отпирались, божились и сваливали вину другъ на друга.