Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ - страница 4
Мы записались оба во второй легіонъ, южный. На югѣ интереснѣе. Въ Оранѣ на перекличкѣ меня вызвали, поставили въ колонну, а его не выкликаютъ.
Спрашиваю: „Что такое?“ — „Молчать!“ Такъ и не попрощались. Послѣ сказали, что генералъ увидѣлъ два русскихъ имени вмѣстѣ, велѣлъ разъединить насъ. Съ тѣхъ поръ я не видѣлъ Лашкевича и не знаю, что съ нимъ сталось.
Черезъ два мѣсяца мы пришли на югъ въ пустыню. Мнѣ эта дорога досталась трудно. Французскій солдатъ въ пустынѣ нагруженъ, какъ оселъ. Ранецъ, ружье, шинель, въ мѣшкѣ хлѣбъ, въ манеркѣ два литра воды. Колодецъ отъ колодца верстъ за 60. Жарко идти. Пѣсенники поютъ самыя дурацкія пѣсни.
Еще глупѣе, чѣмъ у насъ.
Идешь въ тактъ пѣсни и спишь на ходу. И вдругъ схватишься: — „Господи, гдѣ я?…“ Солнце жжетъ голову, и воздухъ впереди сверкаетъ и струится, какъ марево.
На второй день къ вечеру я ногу стеръ. Пришли на стоянку: гетры не снялъ, а разрѣзалъ. И мнѣ же велѣли встать на часы. Стою и думаю: — Какъ дальше идти?
Только смѣнился, заснулъ, слышу — тревога, опять выступать. Хочу башмакъ надѣть, не могу. Нога распухла, какъ бревно. Нечего дѣлать, пошелъ къ офицерской палаткѣ. Капралъ говоритъ: „Пустяки, разойдешься въ пути“. Я говорю: „Не могу“. — „Ну, оставайся здѣсь. Возьмите у него ружье и оставьте хлѣба“.
Такъ полагается по уставу.
Вижу, костры погасаютъ. Кругомъ пустыня. И знаю: арабы немирные бродятъ. Увидятъ солдата, замучатъ. Сѣлъ на камень, чуть не плачу. Подходитъ капитанъ. „Что съ тобой?“ — „Ногу стеръ“. — „А кто ты таковъ?“ — „Я русскій“. — „А, русскій, русскій. Alliance russe. Ну, дамъ осла…“
Дали мнѣ ослика безъ сѣдла, только попоной покрытъ. Маленькій осликъ такой, а я, какъ видите, высокій. Ноги мои достали до земли. А товарищи кричатъ: „бѣлый генералъ ѣдетъ!..“
Стоянка наша была въ оазисѣ Бу-Мосенъ. Три баталіона солдатъ охраняли дисциплинарныя роты. Бѣлыя стѣны, высокій заборъ. Снаружи валъ. Рядомъ палатки солдатъ. Садикъ, кабакъ, и маркитантъ, pére Jacob, семь арабскихъ палатокъ. На сто верстъ вблизи нѣтъ жилья. Но дисциплинарные бѣгутъ. Ихъ ловятъ и бьютъ. Свяжутъ по рукамъ и ногамъ и положатъ подъ солнце. Нѣтъ хуже этой казни.
Около Бу-Мосена старинныя каменоломни. Еще карѳагенскіе ссыльные ломали мраморъ. И теперь тоже ломаютъ. Какъ будто ничто не измѣнилось съ той поры.
На валу по всѣмъ четыремъ угламъ будки и посты. Ночью стоишь на часахъ. Звѣзды свѣтятъ, и шакалы воютъ вдали. Скучно стоять. Ждешь не дождешься, пока разводящій выйдетъ и запоетъ такимъ протяжнымъ голосомъ.
И часовые отвѣчаютъ одинъ за другимъ.
И когда замолчатъ, то еще скучнѣе станетъ.
Нашъ капитанъ сталъ отличать меня. Онъ говорилъ мнѣ: „Плохая служба — Легіонъ. Готовьтесь къ экзамену. Мы вамъ поможемъ“.
Но я задумалъ другое.
Въ нашемъ батальонѣ былъ саксонскій нѣмецъ, тоже волонтеръ. Онъ уже пробовалъ бѣгать, но не удачно. Вернулся раньше законныхъ пяти дней и отдѣлался карцеромъ. Мы стали съ нимъ уговариваться. Дѣлать нечего, я написалъ отцу слезную просьбу: „Погибаю въ пустынѣ. Пришлите немного денегъ“. И адресъ далъ на маркитанта Якова. Отецъ прислалъ 50 рублей и ругательное письмо.
Тогда мы стали готовиться. Я укралъ у капитана карту. Мы сшили себѣ холщевые штаны изъ казеннаго бѣлья, сдѣлали шапки, купили арабскіе лапти, взяли мѣшокъ финиковъ, двѣ фляги воды, и пошли на сѣверъ. Какъ мы шли, долго разсказывать. Ночью мы шли, днемъ ложились въ кусты, или зарывались въ песокъ и закладывались камнями. Все-таки тѣнь отъ ужаснаго зноя.
Кончилась наша ѣда, мы листья жевали, какъ дѣлаютъ арабы. Два дня мы шли безъ воды. У меня стала голова мутиться. Саксонецъ велъ меня за руку. Помню: мерещилось мнѣ, будто я не въ пустынѣ, а въ самомъ аду, и ведетъ меня дьяволъ. Я кричалъ, вырывался, но саксонецъ держалъ крѣпко. Еще черезъ день я хотѣлъ броситься со скалы, но онъ удержалъ меня. Спасибо ему. Былъ онъ старше и сильнѣе духомъ.