Сочинения - страница 55

Тяжелой, кровавой ценой куплено было осознание этой истины… Да будет это страшным уроком и последним. Я верю свято и непоколебимо, что большевизм будет взорван изнутри русским народом, демократией, пусть ослабленной и окровавленной, но сильной своим нравом, страшной своим гневом… И если не скоро еще это случится, то все-таки придет время — это будет, тогда когда совсем переполнится чаша терпения народного, тогда когда совсем развеются «чары» большевистских мессий в глазах обманутых масс. Это будет, будет, и этому надо помогать. А всему прочему Аминь!.. Как себя чувствуешь теперь, родная моя? Воображаю, как у Вас там все кипит в Париже! У меня все по-старому, первая часть моей статьи уже напечатана, на будущей неделе выйдет и вторая[254]. Над машиной своей все работаю, не разочаровался, но должен победить еще много практических трудностей. Написал письма нескольким профессорам физики, прося дать мне сведения точные о свойствах одного элемента (selenium), который поможет мне легко разрешить задачу, и жду ответов. Будь здорова, родная моя. Крепко тебя и милого С<ергея> А<ндреевича>[255] целую.

В<аш> Сема.

Дорогой Бронислав Брониславович,

Я глубоко сожалею обо всем происшедшем на вечере[257] и считаю своим моральным долгом объяснить Вам свое поведение. Сделаю это по пунктам — для ясности[258].

1. Я продолжаю думать, что на официальном собрании Союза давать слово отдельным лицам (даже членам Союза) по поводу дел, в которых Союз, как организация, не участвует, — нельзя. Это может принесть только вред Союзу и развалить его. Ведь наш Союз идейно ничем не связан, мы — организация профессиональная. Литературные и политические идеи и симпатии наших членов самые разнообразные. Нас ругают и справа и слева. Если желать, чтобы Союз продолжал свое существование, то не надо подавать поводов к нареканиям ни с чьей стороны.

Поэтому я и старался «уговорить» Вас.

2. Моя вина — в том, что я не предложил Вам выступить после офиц<иальной> части вечера. Я должен был предложить Правлению продлить перерыв и удалиться с Вами на совещание. На этом совещании мы могли бы решить, что Вы выступите после закрытия собрания. Тогда и Союз остался бы вне инцидента, и Вы получили бы удовлетворение.

Не сделал я этого и оттого, что было уже поздно — Берт уже был посвящен Ладинским[259] в Ваше намерение, и оттого, что — растерялся.

3. Вообще Берт в это дело не должен был вмешиваться и не должен был знать о Вашем намерении.

Хозяином помещения до 11 является Союз.

Ошибка Ладинского привела к печальной сцене.

4. Поведение Берта было возмутительным. Я должен был постараться успокоить его и не сделал этого (повторяю моя вина — растерялся). Я говорю только о себе, но виновато, конечно, все Правление и гл<авным> об<разом> Ладинский.

5. Заявление Ладинского о полиции — совершенно недопустимо. Я объясняю это его горячностью и нервностью, но считаю это непростительным.

6. Переходя к сущности Вашего выступления, заявляю, что «Верст» я еще не читал. О них читал много нехорошего, но на веру принимать это не могу[260]. Во всяком случае, как ни относиться к журналу и к его сотрудникам, но такая критика, как та, что была в «Нов<ом> Доме» — груба, некультурна и недопустима. От нее несет отвратительным запахом литературной «кухни», литературного болота[261].

Тем более недопустима она по отношению к женщине и высоко-талантливой поэтессе[262].

Прошу Вас, если можете, передать мое искреннее сочувствие Марине Ивановне <Цветаевой> и Алексею Михайловичу[263] и выражение моего глубокого к ним уважения. Не знаю адреса Марины Ивановны, а то бы сам ей написал. В «Нов<ом> Доме» участвовать я, конечно, не буду.

7. Я считаю, что на мне, как на члене Правления, лежит часть ответственности за отвратительный инцидент (хотя председательствовал не я), и я сегодня же сложил с себя обязанности Секретаря в письме Ладинскому, где излагаю мой взгляд на всю эту историю.

Вот приблизительно все, хотя сказать хотелось гораздо больше. У меня в душе остается ужасное воспоминание об этом вечере, о роли Берта, о поведении Правления, о моем собственном.