Социология невежества - страница 22
Точно так же и университет с момента своего появления на свет обладал статусом корпорации — либо корпорации преподавателей, либо корпорации учащихся, как это было в Болонье, где учащиеся могли по своей воле назначать и смещать преподавателей, либо совместной корпорации студентов и учителей. Этот статус, статус корпорации, означал, что университет не подлежит юрисдикции ни местных светских, ни местных церковных властей, то есть не зависит ни от герцога, ни от епископа, а напрямую подчиняется королю или римскому папе, подобно тому, как Studia generalia подчинялись лишь главе ордена.
С этой точки зрения правовое положение университетов было схоже с положением евреев, ибо евреи формально считались рабами короны, и в тех местах, где им был дарован этот статус, они подлежали юрисдикции королевской, а не местной власти. Это значит, что, даже проживая на территории, подвластной тому или иному феодальному владыке, они подчинялись лишь центральной власти — точно так же, как различные церковные институты, подчиненные лишь папе римскому, а не местным властям. Эта правовая свобода очень много значила для тех, кто имел отношение к университетам. В парижском университете, например, в 13 веке обучалось более 10 000 студентов. Случалось, что студенты бесчинствовали на городских окраинах, били стекла и громили лавки, как водится среди молодежи, свободной от родительского надзора и необремененной заботами о хлебе насущном. (В еврейских источниках имеются сообщения о подобных явлениях в Польше и Германии, однако сообщения эти относятся к несколько более позднему времени. Это называется там шилер-глойф, что означает — беспорядки, учиняемые студентами. Как правило, эти беспорядки носили антисемитский характер, и евреи заранее готовились к каникулярному сезону в университетах, ибо в это время студенты особенно были склонны к хулиганским выходкам). Разумеется, добропорядочные парижские граждане имели сильное желание призвать таких студентов к ответу, но поскольку те подчинялись лишь университетской власти, то приходилось удовлетворяться одной лишь подачей петиций.
Короче говоря, это была юридическая свобода университета, и она являлась одной из особенностей университетской жизни. Другой особенностью, представляющей собой иную сторону той же самой медали, являлась академическая свобода либертас доценди эт либертас диспутанди — свобода обучения и свобода прений, имевшаяся у университетской корпорации, и те привилегии, которые были с этой свободой связаны. Эта свобода выражалась в том, что университетский преподаватель мог обсуждать любые вопросы и дискутировать на любые темы при условии, что он не делает никаких окончательных выводов. Окончательные выводы оставались прерогативой церкви, зато у университетского преподавателя была свобода обсуждения. Чтобы проиллюстрировать суть этой свободы достаточно взглянуть, как один из крупнейших теологов средневековья Фома Аквинский начинает в своей книге Сумма теологии главу, посвященную проблеме бытия Божьего. Он пишет следующее: Очевидно, что Бога не существует. Разумеется, в ходе дальнейшего рассуждения и при помощи схоластических доводов он вновь возвращает Бога к жизни; мало того, рассматривая чудеса и знамения, он обосновывает, почему Божественному бытию присущ атрибут необходимости. Но сам по себе тот факт, что Фома Аквинский мог начинать свои рассуждения с убедительных или выглядевших убедительными доказательств несуществования Бога, наглядно демонстрирует происшедшие к тому времени перемены. Если бы Фома жил лет на сто или двести раньше, то он рисковал бы в одно прекрасное утро проснуться укороченным на целую голову.
Свобода прений (либертас диспутанди — libertas disputandi) изначально имелась у университетских преподавателей, и они с воодушевлением, которое свойственно первооткрывателям новых земель, пытались принять во внимание любую точку зрения, вывести из нее любые возможные следствия, желательно с помощью диспутов, подозрительных в глазах не только церковной, но, быть может, и светской власти. Мы не найдем ни одного заслуживающего внимания средневекового преподавателя, которому на том или ином этапе его карьеры не пришлось бы предстать перед судебной комиссией, соответствующей его социальному положению. Комиссия эта собиралась после того, как какой-нибудь студент, либо поставленный на это дело епископом, либо проявивший собственную инициативу, доносил властям, что тот или иной преподаватель произносил такие-то и такие-то речи. В этих случаях проводилось расследование, преподаватель приглашался на заседание комиссии, и его там спрашивали: правда ли, что ты утверждал столь богопротивные вещи? Преподаватель, как правило, отвечал на это: ничего подобного я не утверждал, это все выдумки. Но иной раз эти речи оказывались зафиксированы самим преподавателем в его ординациях к лекционному курсу, и тогда он мог заявить, что высказывался в общем плане: да, я действительно говорил это, но — диспутанди морэ, нон ассеранди морэ, то есть в дискуссионном порядке, не делая никаких окончательных выводов.