София, Анна, Мара... - страница 2

      Конечно, соседи тоже мучились от жутких воплей. Если дневные их раздражали иногда, то ночные злили не на шутку. Однажды, сидя в туалете, я услышал, как на кухне две соседские тётки обсуждали меня. Они говорили, что Нинка – дура (это они так о матери, глупые старые курицы), ей давно пора отдать мальчишку в «дурку». Я ещё не понимал  значение грубого слова, но по интонации, с которой оно было сказано, даже детский умишко сообразил – там ад. И они договорились – если так будет  и дольше продолжаться, сообщить районному  врачу. Пусть придёт кто-нибудь и разберётся, что делать с ненормальным «щенком». Я чуть не свалился с толчка от ужаса, и, забыв, зачем я вообще туда пришёл, хотел выбежать и с кулачками кинуться на двух злобных тёток. Но в последний момент нечто остановило меня. Будто схватило за шиворот так, что ворот моей футболки врезался мне в горло, и дыхание перехватило. Тихий злобный шёпот прошелестел в ушах: «Рано». Я неслышно отпёр задвижку, и на цыпочках прокрался до комнаты. Страх и обида душили меня, и думаю, именно тогда появилось во мне чувство сильнее злости. Ненавистью я пылал. Мне хотелось убить. И я исполнил желание. Но убил не их. Первой я убил ба – так я звал бабулю. Сначала я думал – это простое совпадение. Всего я не понимал и не понимаю до сих пор, но вся страшная чертовщина начала выходить из-под контроля, когда умерла моя любимая бабушка.

    Я узнал, что у неё была сестра, совершенно случайно. Ба никогда не упоминала о ней. Однажды я залез в сумку бабушки. Ох, что это был за восхитительный потёртый ридикюль. Я обожал без спроса, пока бабули не было дома, порыться в нём. Там умещалась куча прекрасных, понятных и непонятных мне вещей. Например, медали моей бабуси. В годы Великой Отечественной войны она была санврачом и, говорят, творила чудеса – делала операции так, что больные воскресали с того света. Так рассказывали люди, которые в праздник Победы приезжали поздравлять её. Девятого мая дверь нашей квартиры не закрывалась. Ветераны, прошедшие войну, приходили, чтобы поздравить бабушку, сказать ей слова благодарности за спасённую жизнь. Даже из других городов и стран приезжали повидаться с ней!

       Всевозможные милые безделицы, неизвестно для чего пригодные, тоже хранились в бабулиной сумке. И конечно, старые выцветшие фото. Однажды я долго копался в ридикюле, перебирая  «сокровища», и случайно почувствовал, что за надорванной подкладкой лежит кусок плотного картона. Мои любопытные руки и нос тут же влезли туда. Я вытащил фотокарточку, старую-престарую, и на ней увидел двух абсолютно одинаковых девчушек. Сначала мне показалось, будто они половинки единого целого. Но через секунду понял, насколько они диаметрально противоположны: как радость и горе, слёзы и смех, свет и тьма. Глаза одной лучились добротой, радостью и состраданием. Глядя на неё, душа пела от счастья. Это была моя любимая ба, только маленькая. Глаза другой горели неистовством, ненавистью и злобой. В тот момент я с ужасом подумал: «Вот они глаза безобразного ночного Буки. Сейчас я умру». Тут в комнату вбежала бабушка. Такой сердитой я её не видел никогда. Выхватив из рук фотокарточку, отшлёпала меня, как «сидорову козу», впервые в жизни. Я даже и не подумал зареветь. Может, потому что ещё не пришел в себя от испуга. Или поразил факт, что меня наказала моя добрейшая бабушка. Ещё мне врезалось в память, что несколько раз она повторяла один и тот же вопрос: «Ты Сонечку показал? Ты показал Сонечку?» Я думал, бабуля просто оговорилась от злости и спрашивала, не показывал ли я карточку Софи? Потом я понял, она боялась, что фотка увидит Софи сама. В ту ночь мне первый раз приснился не уродец Бука. Во сне мне явилась девочка с фотографии, бабушкина сестра - близнец, которая завораживающе шептала: «Приходи, дорогой, я жду тебя, ведь ты – это я.» Той ночью я впервые не орал, но обмочил постель, как малыш. Мне было ничуть не стыдно, потому, что случилось кое-что похуже – я перестал говорить.

      Говорить я перестал, но всё равно не прекратил, как резаный, орать по ночам. Соседи не на шутку злились и добились своего – мать потащила меня к психиатру. Я мычал бессильно, рыдал, но она была непоколебима в принятом решении. Это только ухудшило положение вещей, потому что, то злое, что еле тлело во мне, стало крепнуть день ото дня. Как-то оно влияло и на сестру, на милого ангела – Софию. Она стала беспокойной по ночам, но не кричала. Просто испуганно дрожа, таращила глазёнки в темноту, зато днём могла уснуть, даже стоя.