Согдиана - страница 13

"Дети собак, — беззлобно выругался Александр про себя. Люди, достойные презрения, не вызывали в нем гнева. — Чего они хотят? Зачем напрасно жертвуют собою? Подобно мерзким ужам, извиваются они у меня под ногами, бессильные даже укусить. И, словно ужи, издыхают, раздавленные моей стопой. Неужели они полагают, что можно остановить меня-меня, сына бога Аммона? — Македонец недоуменно пожал плечами. — Скопище червей… Я уничтожал их и буду уничтожать…"

Он так верил в себя, в свое призвание и неуязвимость, что донос Дракила даже рассмешил его, как рассмешили бы Геракла угрозы пятилетнего ребенка. Когда Фердикка привел в шатер бледного Феогена, царь лежал все в той же позе, опираясь локтем на ковер.

— Привет Александру, — сказал Феаген глухо, снял с головы шлем и остановил выжидательный взгляд на лице повелителя.

— Феагену привет, — ответил Александр добродушно. — Говорят, ты обо мне плохо отзывался. Правда?

Феаген отступил на шаг. Все понятно, Дракил на него донес. Отпираться недостойно.

— Правда, — признался Феаген; брови его резко сошлись на переносице.

— Почему ты это сделал?

— А ты? — Феагену уже было нечего терять. — Почему ты сделал то, что сделал?

— О! — Александр приподнялся, сел уставился на Феагена. — Разве я тебя обидел чем нибудь?

— Обидел.

— Чем?

Феаген движением ладони показал на свой шлем и кирасу.

— Тебе плохо на войне? — сухо спросил Александр.

— Плохо.

— Другие не жалуются. В Азию пошли без рубах, теперь у всех золото позвякивает в сумке.

— У меня не позвякивает.

— Почему?

— Грабить не умею.

— Грабить не умеешь? — брови Александра изогнулись еще круче, чем тогда, при обходе. — Что же так?

— Меня самого ограбил мой дядя Ламах. И я страдал. Ограблю кого также будет страдать. Нехорошо.

— А! — Царь закусил губу, чтобы не выдать раздражения. — Но тут же Азия. Грабить варвара не грех.

— Все равно человек.

— Да ты совсем дурак, я вижу! — проворчал Александр сердито. Видимо, зной Востока плохо действует на твою голову. Вдобавок, на тебе панцирь, тебе тяжело. Разрешаю снять. Советую перейти в легкую пехоту. Завтра пойдешь впереди всех и начнешь бой. Прохладный воздух полей освежит твой мозг, и ты перестанешь болтать небылицы о твоем царе. Ты понял меня?

— Да, — угрюмо отозвался Феаген. Александр приговорил его к смертной казни, — тот кто идет в голове войска и завязывает бой, редко остается в живых. Проклятый болтун! Кто тянул тебя за язык? Не наговори ты сегодня всякой чепухи, не стоять бы тебе сейчас перед царем. Мышь рыла, рыла — и дорылась до кошки. Не пасть ли ниц перед македонцем, не вымолить ли у него прощение? Нет, Феаген — свободорожденный гражданин Афинского государства, ему не пристало унижать честь своего города. И как ни сожалел марафонец о случившимся, он не потерял головы и ждал, внешне спокойный, хотя и пасмурный, что будет дальше.

Александр повернулся к Фердикке и произнес несколько странных протяжных слов. По звучанию и строю его речи казалось, что он изъясняется на греческом языке. Но говор македонцев был смешан с фессалийским, эпирским и фракийским, поэтому Феаген ничего не разобрал. Зато Дракил, который три года жил на родине Александра, хорошо понял царя.

— Вот каковы эти афиняне! — сказал сын Филиппа. — Самому Зевсу их не переделать. Отправь мерзавца к стрелкам Балакра. Утром в бою какой-нибудь варвар догадается пробить его стрелой.

— А если не догадается?

— Значит, счастливец этот грек. — Александр зевнул. — Останется жив пусть живет. Уж не думаешь ли ты, что я его испугался? На заговорщика не похож. Он просто глуп.

Фердикка взял марафонца за шиворот и вытолкнул из шатра. Александр окликнул Дракила. Купец опять повалился на ковер.

— Ты поступил хорошо. — Александр снял с пальца золотой перстень и кинул его Дракилу, как собаке кость. — Слушай, о чем говорят воины, и рассказывай мне. Назначаю тебя командиром отряда вместо Феагена. А теперь — прочь, я спать хочу.

Со стороны Гавгамел послышался душераздирающий крик осла. Ветер стих. Стало светло. Александр проснулся и велел позвать Пармениона.

— Как персы?

— Всю ночь стояли в боевом строю, — ответил Парменион с досадой. — И сейчас еще стоят.