Согдиана - страница 3

На дворе уже месяц Ленеон, зима — время, когда борей, налетев с отдаленных фракийских пастбищ, гонит к береговым утесам шумную волну, сокрушает в горных лощинах сосны, мокрые от дождя, насквозь продувает руна овец и заставляет косматых зверей, скитающихся по лесу, трястись и поджимать хвосты. Вот уже месяц Ленеон, зима — время, тяжелое для скота и людей.

Утро. У пристани грохот, скрежет и звон. То моряки снимают с буковых тумб и бросают через борт связки бронзовых цепей. Суда покидают гавань Эмпирей и выходят на простор Саронического залива. Гребцы, помогая себе песней, мерно взмахивают рядами длинных весел:

Ну-ка дружно, ну-ка все,

О эйа вот, о эйа все!

За молом, по знаку старших кормчих, матросы разворачивают квадратные паруса. Тугие полотнища наполняются вихрем упруго напирающего воздуха. Галеры покачиваются, валятся набок, черпают низким бортом студеную воду, выпрямляются и летят, подобно стае испуганных птиц, по расплывчато-зеленым волнам, рассекая пену их белых греблей.

Феаген очнулся, поднял голову и бессмысленно уставился на вереницу кораблей, выстроившихся у причала. Из влажной, медленно рассеивающейся мглы выступали стены хранилищ. Постепенно взгляд Феагена прояснился. Грек судорожно зевнул, передернулся от холода и со стоном оторвался от груды сырой листвы, на которой спал.

Он спал? Боже! Феаген всю ночь ворочался, охал, часто вскакивал и метался по берегу, чтобы хоть немного согреться, — облезлая шапка из собачьего меха, старая козья шкура и короткая, до колен, продранная в десяти местах шерстяная туника не спасали от резких порывов северного ветра — мокрого, пронизывающего до самого нутра, до печени и костей. Устав от бега, Феаген садился возле столба, увенчанного головой покровителя купцов бога Гермеса, и прерывисто вздыхал; его зубы стучали мелко и безостановочно, в теле не оставалось ни одной жилы, которая не дрожала бы, прося хоть чуточку тепла. Разбитый, измученный вконец, Феаген забылся на рассвете и пробудился три часа спустя едва живой, с опухшим лицом и невыносимой болью в пояснице. Страшная ночь. Но что делать греку, если у него нет собственного жилища?

Три года назад Феаген имел дом и землю недалеко от Марафона, где афиняне победили когда-то смуглолицых воинов перса Дария Гистаспа. У Феагена была жена, подрастал сын Марилад. Грек возделывал по каменистому склону холма пшеницу. Хлеб плохо родился на скудной почве, но все же его хватало для уплаты налога. Оставалось немного себе, чтоб дотянуть кое-как до следующей осени. Соседи покрепче разводили виноград, однако у Феагена не находилось денег на покупку лоз. Он не помышлял о богатстве и благодарил пречистую Деметру, заступницу селян, и за тот малый урожай, который получал со своего надела.

Но боги завистливы, рок безжалостен. Как-то раз, летней порой, в долине Харадры выпал крупный град. Погиб на корню хлеб — погиб и сам Феаген. Правда, сначала он крепился — занял у дяди Ламаха, толстосума, пять мер пшеницы, дав слово в будущем году возвратить десять. Голодная выпала тогда зима, ели траву, — Феаген берег зерно для посева. Весною жарко помолился Зевсу, впряг быков, цепко ухватился за ручку плуга, заботливо вспахал участок, бросил в борозду драгоценные семена. Марилад заровнял мотыгой землю, чтобы зерно не склевала птица. Феаген терпеливо ждал, когда заколосится хлеб, и дождался — нагрянул на поле вредный жучок, опять пропал урожай, не набралось и четырех мер пшеницы.

У Ирины, жены Феагена, от горя зачерствело сердце. Она махнула рукой на неудачливого супруга и удалилась, взяв сына, в Лакратиду, селение родного отца. Феаген озлобился, продал землю, волов и плуг, уплатил долг скупому дяде Ламаху (будь проклят такой родич!) и направился в Пирей, чтобы найти работу.

Работа! Уже год не сходит это слово с обветренных губ Феагена. Грести до кровавых мозолей, таскать грузы, от которых ребра трещат, подметать мусор, выскабливать грязь — Феаген готов ко всему, лишь бы перепала монетка на овсяной хлеб или кусок соленой рыбы. Работа! Но где ее отыскать? Здесь, в Пирее, бездна таких, как Феаген. Вот они, толпы вечно голодных бродяг, — словно трупы, усеяли оборванцы гавань, лежат повсюду, где можно прислонить затылок к обломку кирпича: у запертых складов, разбитых лодок, обрушившихся лачуг, и не хватит сторожей, чтобы их прогнать.