Сохатёнок - страница 14

— Ко мне, ко мне, Малыш!

Лосёнок опускает голову, нюхает воду. Ничего страшного.

— Смелей, Малыш, смелей!

Раз! Два! Хлюп! Хлюп! — поднимает ноги. Вода по колено, по брюхо. Дрожко, холодно… Хлюп! Хлюп! Бух!..

Бух в яму, по самую хребтину. Одна голова торчит с ушами. Заработал ногами — легче. Совсем не холодно и приятно. Фыркает, прижимает уши. Не от страха — от неизвестности. Плывёт как ни в чём не бывало. К Пете плывёт.

— Ура-а! — подпрыгивает Лавря. — Проиграл Чубарёнок!

В третьем часу ночи Стась забирается в огород Андрона.

Он заходит от реки, от бани, от того места, где Зуда нашла сохатиное мясо. У бани Трухин посадил две грядки табаку — в тайге он больше курит самосад, — четыре грядки лука-ботуна. Лук и табак поднялись вполовину. Ближе к дому растут помидоры, капуста, в середине — зелёная гороховая роща. Ни у кого нет вкуснее гороха, чем у Андроновой Мавры. Никому не даёт Мавра семян. Говорит, если даст, у самой не будут расти.

Женщины понимают по-другому: не даёт потому, что жалко.

Догадливый Стась обмотал ноги тряпками. Как бы ни хотел Трухин, всё равно не узнает, кто побывал в огороде. Разве собаки учуют, но и к этой встрече готов Чубарёнок: есть в кармане кусочки сырого мяса. Какой бы злой ни была собака, от мяса не откажется.

Ночь сегодня душная, тёмная, чёрные облака надолго укрыли небо. Ветер утих с вечера, и это на руку: меньше будут чуять собаки.

Потихоньку ползёт Стась между грядок, опирается о землю не ладонями — кулаками. Сообразил парень: по ладони можно примерно определить, чья рука. А тут попробуй догадайся: земля песчаная, расползается под руками.

Грядки с табаком и луком позади. Чубарь проползает мимо капусты, натыкается на плети гороха. Ложится на спину, ощупью подбирается к стручкам, рвёт, суёт за пазуху. Скользкие стручки холодят тело. Ёжится, но терпит.

С каждой минутой пухнет рубашка. Стась торопится, набивает и за спину. Пожалуй, хватит, пора ползти обратно. Но тут он замечает, как в летней кухне вспыхивает тусклый огонёк. Чубарь прижимается к грядке.

«Неужто учуял Андрон?»

Как жалеет Стась, что он хромоногий…

Надо отступать по той же дороге. Можно повернуть вправо, к огороду Сараниных, поднырнуть под жердину, спрятаться в коровнике. Быстро и надёжно. Стась отползает в сторону, видит, как гаснет свет, слышит скрип кухонной двери, тяжёлые шаги Трухина. Высокая тёмная фигура движется в ту же сторону.

«Зачем? — напрягается Стась. — Что он задумал?»

Стась ползёт изо всех сил, ее разбирая ни межей, ни грядок. Скользит по холодной ботве, озирается на тень. Вот и она, изгородь. Чубарь ныряет между жердин, пригнувшись, хромает к дому Сараниных. Ещё раз оглядывается на Трухина. Тот останавливается у чердачной лестницы. В руке его чернеет связка шкурок.

Чубарёнок замедляет шаг, успокаивает сердце. Интересно, долго ли будет на чердаке Трухин? И что он делает? Шкурки прячет?

Поднявшись, Андрон ныряет в глубь чердака. Стась переводит взгляд на сохатёнка. Тот лежит в углу, повернув голову к ногам. Излюбленная поза Малыша. Даже во сне он шевелит ушами. Шевелит, а не слышит, что возле него сидит человек.

Если бы сохатёнок не спал, можно было б дать ему гороху. Ладно, завтра угостит при всех ребятах.

Андрон появляется не скоро. Спустившись на землю, прихватывает лестницу. Тоже хитрый ход: без неё на чердак не заберёшься.

«А руки у него пустые, — размышляет Чубарёнок. — Выходит, вправду прятал шкурки. Наверно, соболиные».

В глухую ночь, когда Стась крал горох, Малыш видел сон.

Снова снилась мать: она лежала в густом сосняке, на зелёно-бархатистом мху. Сохатиха поит его синеватым молоком, лижет лоб, грудь, шею.

Малыш по очереди сосёт из двух задних сосков. Вымя становится тощим и дряблым. Тогда сохатиха поднимается на час-другой, пасётся недалеко, торопливо щиплет сочную траву.

Она отходит дальше, дальше, но так, чтоб видеть его. Уходя, наказывает лежать, не подниматься. Не подниматься, что бы ни случилось.

Другие матери не знают, сколько погибает малышей из-за неосторожности.

А она знает и потому учит: затаись и жди.

Как же стать незаметным? А вот так: не шевелись; протопает медведь — замри, мелькнёт рысь — не дыши. Хорошо, что он послушный, никогда не нарушает материнскую волю.