Сокровища Аба-Туры - страница 14

Написали челобитную, излили в ней свои беды-печали, и вроде как на душе легче стало. Челобитная ходила из рук в руки; изжелта-белые листки шевелили казаки заскорузлыми пальцами, неумело царапая по буквам, по строчкам, читали по складам… И хотя никто толком не знал, когда и чем пожалует их государь и дойдет ли вообще эта челобитная до царя, каждый верил в магическую силу письменного слова, каждый казак с суеверным почтением и даже страхом глядел на белый бумажный столбец. С нее, с бумаги, начинались войны, читались смертные приговоры, — и летели отрубленные головы. Все важнейшие указы, оглашаемые на площадях бирючами-глашатаями, записывались на бумагу. Как же было не верить в ее всемогущую силу!

Воеводы Хрипунов и Боборыкин потирали руки:

— Пишите, пишите, забубённые головы! Все одно ваша галиматья в приказных бумагах завязнет… Ножей да пищалей не пужаются, перед бумажным листом робеют.

— Молодец, Ортюшка! — потрепал Боборыкин писаря по загривку. — Все как надо сработал. Дам я им лошадей. Не им дам, сам снаряжу нарочных в Москву. Все одно мне ясак в казну везть.

Федор Васильевич щелчками указательных пальцев снизу взбодрил торчащие кончики усов:

— И пущай казачки заместо того, чтоб гиль[21] заводить, ждут да надеются. Блажен, кто верует!..

— К вере-то еще и хлеб надобен, — вставила воеводиха, — а у них не токмо хлеба, отрубей нетути. Голодом оне сидят, будто не знаешь.

— На сей случай у нас с Гаврилой Юдичем кой-какой запасец имеется, — подмигнул Боборыкин Хрипунову. — И готовая мучица, и жито припасены. Милости просим, господа служилые, приходите, берите, ешьте на здоровье. Денег нету — берите в долг.

— Уж какие деньги! — хихикнул писец. — Не было их у казаков и не будет.

— Мне ихни копейки и не надобны, — отмахнулся воевода. — Соболей пущай мне несут. Копейка нонеча — зыбкая вещица, един соболь в цене. Рушатся царства, слетают короны, един соболь вечен и незыблем.

— Господь с тобой, господь с тобой, батюшка Федор Васильич! — мелко закрестилась воеводиха. — Словеса-то какие глаголишь. И скосила глаза в сторону Ортюшки-писца.

— Полно, матушка, тут все свои. Да ежели от кого навет на нас и изыдет, то кто тому поверит! А что касаемо мягкой рухляди, так мы с Гаврилой Юдичем стали бы нищебродами, уповая токмо на государево жалованье. А соболь што? Соболь, он сам в руки прет. Токмо не ленись, набивай им сундуки. Особливо сейчас, с прибавлением землиц Кузнецких. Дай-то бог Осташке Харламову крепостцу там добрую изладить!

А в это время Остафий Харламов с малыми людьми достраивал острог, валил лес да строил избы. Так уж вышло, что стал он, боярский сын, первым воеводой им самим сработанной крепости.

Сильные люди всегда просты.

Л. Толстой

Работы в острожке подходили к концу, и Остафий уже присматривался к землицам, что лежали вкруг крепостцы, цепким крестьянским глазом прикидывал, где быть пастбищным и покосным угодьям, подмечал сугревные солнечные елани, гожие под пашню. Только он один не боялся бродить сам-друг с самопалишком по просыпающимся от сна перелескам. Жила в нем ненасытная любопытинка, пересиливавшая опаску получить стрелу в грудь.

Много занятного может подсмотреть в тайге одинокий человек. Остафий понимал так: в каждом человеке, как в матрешке, живут две души. Одна — напоказ людям, когда знаешь, что на тебя сторонние глаза зрят, другая — для себя, когда наедине с собой, к примеру, в тайге остаешься. На природе люди сбрасывают привычные маски, которые нацепили они для удобства общения с подобными себе.

Воевода нагибается и срывает голубовато-блеклый цветок сон-травы, стоящий в натаявшей лужице-снеговице, нежно трогает заскорузлыми пальцами это первое лесное диво. При казаках он этого не сделал бы.

Из-под его ног фыркнул рябчик и, будто выстреленный, умчался, панически вереща, в елушники.

Остафий поддает ногой прошлогоднюю шишку, нюхает пьянящий весенний воздух, и морщины на его черном обмороженном лице разглаживаются, он чувствует себя двадцатилетним. В курчавой с проседью бороде заблудилась детская улыбка. На лице застыло выражение рассеянности, которое обычно бывает отражением внутренней сосредоточенности.