Соль, потерявшая силу? - страница 8

Христианство скользнуло по поверхности, но не проникло вовнутрь народной жизни. Так что же, оно совсем не оставило никакого следа? В людях пожалуй что и никакой: практически ничто в их душевном укладе не свидетельствует о том, что в нашей стране когда-то звучала Благая Весть. А вот внешних признаков православия сколько угодно. Тут, как говорят в народе, "все ушло в ботву", а плода не видно. Есть великолепные храмы, есть, по мнению некоторых, великолепное церковное пение. Есть иконопись, на которую тоже няходятся любители, хотя говорили, что и тут как посмотреть: то ли православная иконопись есть "раскрытие божественного образа", то ли вырождение античного портрета, к примеру фаюмского. Последнее вполне вероятно — при нашем-то обыкновении накручивать невесть чего вокруг ничего.

Но все эти достижения скорее эстетические, чем этические, они имеют малое отношение к религии, к вере. Конечно, было кое-что "дивно украшенное". Однако Христос не говорил — стройте, рисуйте, ваяйте. Он обращался к сердцам людей, Он звал к преображению сердец. И вот в них-то отклика и нет. Никто — или почти никто — не ощущает надобности "жить как Бог велит", достаточно сходить в храм, поставить свечку, умилиться (какому-нибудь святому, юродивому, а то и самому себе) — и можно вернуться к прежней греховной жизни. Можно обманывать, красть, разбойничать, даже убивать. А потом дать на церковь, покаяться — и начинай сначала. Бог простит, никуда Он не денется — примерно так рассуждает наше "православное большинство". Хотя, точнее сказать, не рассуждает, а просто именно так воспринимает суть православной веры, в чем их не разубеждает — напротив, укрепляет — православные священнослужители. Вообще же наше православие слишком легко отпускает грехи — в первую очередь самому себе.

Вспомним еще раз В.С. Соловьева: наше"…христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою. И такая внешняя церковь заключает в себе истинную веру, но эта вера так слаба, что ее достает только на праздничные минуты. Это — храмовое христианство".[24]

О том, до каких степеней доходил разрыв между обрядом и жизнью свидетельствует В.В. Розанов писавший: "Бывали случаи в России, что темный человек зарежет на дороге путника, обшаривая его карманы найдет в них колбасу; тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень голоден, если убийство случилось в постный день, когда Церковью запрещено употребление мяса. Это — ужасный случай, но он действителен".[25]

Так что действительно "все ушло в ботву" — в запрет на мясо в постный день при отсутствии запрета на убийство. И через тысячу лет у нас нет того, что есть у других, — соблюдения элементарных нравственных норм, к чему везде приучает религия. Но только не наше официальное православие, ему не до того было. Оно оборонялось — и страну обороняло — от "тлетворного влияния Запада", выполняя заветы "Фотиев и Керуллариев".

Наши лучшие умы вовсе не были в восторге от нравственного состояния народа, не бились в истерике от любви к нему, как повелось у многих со второй половины ХIХ века даже до сего дня. Пушкин писал об отсутствии сострадания, присущего нашему народу, а К.Н. Леонтьев был и вовсе строг: "В этих словах смирение перед народом (или как будто перед мужиком в специальности) — есть нечто сбивчивое и отчасти ложное… Но не думаю, чтобы семейные, общественные и вообще личные, в тесном смысле, качества наших простолюдинов были бы все уж так достойны подражания. Едва ли нужно подражать их сухости в обращении со страдальцами и больными, немилосердной жестокости в гневе, их пьянству, расположению столь многих к лукавству и даже воровству".[26]

Превозноситься перед народом не стоит, но и народопоклонство ни к чему хорошему не ведет.

Так что же, так все и ушло в ботву? Никакого плода нет? Говорят, все-таки есть, и плод этот — святость. Утверждают, что Россия и ее православие напряженно работали над особым идеалом святости, и выработали его, и им можно похваляться перед всем миром. В.В. Розанов писал о великой задаче, "над которой трудились духовенство и Церковь девятьсот лет… и этой задачи действительно достигло. Это — выработка святого человека, выработка самого типа святости, стиля святости; и — благочестивой жизни… от старика до ребенка 10-ти лет известно всем, что такое "святой православный человек";… каждый русский знает, что такие святые — есть, не переведутся и не переводились; и что в совести своей, которая есть непременно у каждого человека, все русские вообще и каждый в отдельности тревожатся этим образом "святого человека", страдает о своем отступлении от этого идеала и всегда усиливается вернуться к нему, достигнуть его, достигнуть хотя бы частично и ненадолго".