Солдатский дневник - страница 10

Вообще, надоело здесь несказанно. Теперь даже санаторный стол не радует. Нога все ноет и ноет. Врач утверждает, что к понедельнику все пройдет, но я уже четыре месяца слышу подобные заверения.

Хочется написать какое-нибудь стихотворение, но что-то не сочиняется. Письма из Ставрополя мне не переслали. Очень волнуюсь о доме. Уже больше месяца я не знаю, как там у них дела.

ИФЛИ начинает занятия в Ашхабаде 2 февраля. Да, когда мне снова повезет сесть за книгу? Скучаю по русскому языку. С каким наслаждением взялся бы сейчас за Пешковского, Шахматова, даже Федоруком бы не погнушался. Но, как сказал Брюсов: «Сломай свой циркуль геометра… и т. д.» Придет и мое время.

А вдруг меня убьют? Как-то не могу себе даже представить, что меня могут убить. Нет, нельзя… Я хочу жить, работать, учиться, любить…

1.02.42.

Много думал об Артуре. Я давно уже не верю, что он «эвакурнулся» в башкирский совхоз. Ведь и Нинка мне писала, что он ушел в военный батальон. Я раскаиваюсь в своем письме, но оно было вызвано соответствующей обстановкой. А если это правда? Нет, этого не может быть. Скорей бы наладить с ним связь и узнать, где он и как. Неужели эта война отнимет у меня самых дорогих друзей? Вовка, Артур… Двенадцать лет мы были вместе, сколько хорошего дала мне эта дружба. Разве можно забыть наши загородные поездки с Артуром в Подрезково, в Загорянку… А наши бесконечные разговоры долгими зимними вечерами, наши весенние прогулки по ночной Москве… А первый месяц войны? Каждое утро после ночной бомбежки первый звонок Артуру: «Жив, старик? — Жив». Да, что говорить, вся моя жизнь, все мои радости, горе и неудачи со мной были друзья, всегда в тяжелую минуту я имел дружескую поддержку и необходимый умный совет.

Сегодня после долгого перерыва сел за шахматную доску и к огорчению своему обнаружил, что стал туго соображать, аналитические мои способности здорово притупились. Когда же смогу вырваться из этой оцепеняющей мути, именуемой пребыванием в госпитале? Сейчас сижу в ожидании жареных пирожков, которых не ел с 7 ноября. Кино сегодня не было: старик наш опрокинул киноаппарат.

5.02.42.

Нога, как-будто, приходит в порядок. Но боюсь, как бы не сглазить. Скорей бы вырваться отсюда, может, удастся заскочить в Москву. Надежды, правда, мало, но чем черт не шутит.

6.02.42.

Наконец-то получил телеграмму от мамы. Слава Богу, все здоровы, а то я чего только не передумал. Теперь бы о Нинке узнать что-нибудь и тогда можно со спокойной душой ехать на фронт.

Сегодня почему-то ясно вспоминался наш последний комсомольский воскресник в Москве. Как хорошо тогда было работать рядом с моей любимой. А потом мы сидели в садике и с аппетитом поедали огурцы, хлеб и сыр — наш трудовой завтрак. И он же обед. С ней все легко было! Разве я болел бы так долго, если бы она была рядом?!

У нас в палате есть один пациент, молодой рабочий. Очень хороший парень, простой, открытый. Много пришлось испытать ему в жизни. С малых лет работал, пойти учиться не мог: биография не позволяла. Вспоминая свою жизнь, а ему еще только тридцать лет, он часто с горечью мне говорил: «Так вот ничего хорошего не пришлось мне повидать…»

Да, какое счастье, что я имел возможность учиться, читать все, что хотелось, заниматься в историческом кружке у профессора М. Зоркого, в литературном — у К. Зелинского. Если бы я вдруг очутился на его месте, то, наверное, повесился бы. Пусть он материально в несколько раз лучше меня обеспечен и все такое. Тут я просто ярый идеалист.

Эх, скорей бы пришла возможность учиться, учиться, учиться! Сейчас читаю очень интересную статью о влиянии творчества крепостных поэтов первой половины 19 века на фольклор и наоборот. Очень интересно. Вот замечательная тема для будущего исследования.

Прочитал первую книгу «Самгина». Если бы половину рассуждений и всякой воды выбросить, замечательная бы вещь получилась.

14.02.42.

Четыре дня не мог ничего записать. Наконец меня выписали из госпиталя. Я попал в город и был совершенно подавлен местным бардаком. Боже мой, что здесь творится на вокзале! Бесчисленные толпы людей с потными обезумевшими лицами, много ночей лишенные сна, мечутся от одного окошка к другому, от одного помощника коменданта к другому и всюду наталкиваются на бездушно-казенный ответ: ничего не могу сделать, мест нет.