Солдаты Александра. Дорога сражений - страница 19

Я бреду наугад, пробираясь между обвалившимися изгородями и перевернутыми повозками. Только сейчас до меня доходит, что, растерявшись там, в козьем загоне, я совершил воинское преступление, поставив под угрозу жизни своих товарищей. Мы на войне, и если одна местная девка запаслась ножом, то точно так же могли поступить и другие. А солдат, на которого сослуживцам нельзя положиться, опасней врага. С ужасом осознав это, я тащусь дальше.

В одном из открывшихся сбоку проулков я вижу Аминту, нацелившего копье в спину убегающего афганца. Он метит между лопаток, но беглец вспрыгивает на что-то приставленное к забору, подтягивается, надеясь перевалиться через преграду, и наконечник входит между ягодиц. Копье брошено с такой силой, что пронзает беднягу насквозь. С истошным криком афганец падает на землю, древко копья при этом ломается, а вывороченные из образовавшейся раны кишки цепляются за торчащие во все стороны сучки небрежно обработанного бревна, возможно успевшего послужить лестницей более удачливым базам. Несчастный орет не умолкая, он пытается запихнуть внутренности обратно, я же поворачиваюсь и бегу.

Правда, бежать мне особенно некуда — невообразимые зверства творятся за каждым углом. От каждой из этих кошмарных сцен можно спятить, однако что скажут мои товарищи, увидев, как я несусь сломя голову неизвестно куда? Остается одно — перейти на шаг и чесать, ни на что не глядя, с озабоченным видом, словно по делу.

Но рано или поздно все выйдет наружу. То, что я отбился от своего подразделения, — невеликое нарушение, оно чревато лишь поркой. Однако потеря оружия может стоить мне жизни, тем более что я чистенький, как огурчик! Резня еще продолжается, а на мне нет ни пятнышка крови. Это и вовсе никуда не годится. Это усугубит мое положение. Все остальные прошли сквозь кровавую баню.

Доходит до того, что я начинаю лихорадочно озираться, высматривая свежий труп, чтобы вымазаться в крови.

И получаю мощную затрещину — ее отвешивает мне Толло. Не говоря ни слова, он тащит меня с улицы в какой-то грязный внутренний двор, где толпится с полдюжины македонцев, проволакивает через эту компанию и вталкивает, приложив о дверную балку башкой, в хижину — в низкую, темную комнатушку.

Тычок в спину. Толло пропихивает меня туда, где стоит на коленях избитый, окровавленный афганец лет пятидесяти. Его крепко держат двое ребят, мне незнакомых. Толло хватает мою правую руку и втискивает в нее рукоятку короткого спартанского меча. Не всякий меч имеет прозвание. Но этот имеет. Это так называемый «потрошитель».

Нужды в дополнительных указаниях нет. Что следует сделать — предельно понятно. Но я не могу.

— Прикончи его! — рявкает Толло.

Как? Я даже не представляю, какой тут нужен удар. Афганец буравит меня ненавидящим взглядом. Он что-то шепчет на своем языке, я пробую вникнуть, но не разбираю ни слова. Зато чувствую, как лезвие клинка Толло касается моей шеи. Старик повторяет свое проклятие, теперь он кричит.

Я тыкаю клинком в его живот — но удар мой нетверд и неточен. Афганец орет и валится в сторону, мой меч отскакивает от его ребер — и только чудом остается в руке. Похоже, я и кровь-то ему не пустил. Толло, исторгая поток грязной брани, хватает меня за запястье, остальные наши солдаты заходятся от хохота. Я беру рукоять в обе руки и еще раз — уже с замахом — посылаю меч в живот старика. На этот раз удар слишком силен — острие, пройдя насквозь, застревает в хребтине, мне его никак не вытащить. Я напрягаюсь, но все без толку. Солдаты бьются в истерике. Толло награждает меня еще одной затрещиной. Я ставлю пятку на грудь старика и выдергиваю меч. Живот пленника вспорот, но сам он остается в сознании — продолжает плеваться и проклинать меня.

Я наношу новый удар, целя в бедренную артерию своей жертвы, но почему-то попадаю по собственной ноге. Кровища хлещет ручьем. Я в ужасе и растерянности, а все остальные — теперь включая и Толло — только что не катаются по полу, хватаясь за животы. В комнату со двора забегает собака — ее, видно, привлек запах крови. Афганец изрыгает ругательства, шавка лает, солдаты ржут. Потом кто-то хватает пленника за волосы: один рубящий удар, второй, третий — голова отделилась. Костный мозг брызжет из разрубленного позвонка на сапоги убийцы.