Солдаты милосердия - страница 7
Мы вышли из вагона. Оказалось, здесь только что был налет вражеских самолетов. Еще не улеглась тревога. Тушат пожары. Переносят раненых. Видим разрушенный и дымящийся вокзал, искореженный пешеходный мост, перекинутый через железнодорожные пути…
Все это нас потрясло. Вот какая она, война-то! Жестокая, беспощадная! Она пришла за сотни и тысячи километров сюда, где живут мирные люди. Она нарушила их покой, нормальную, привычную жизнь.
Вспомнила я, как мы в детстве с ребятишками почему-то боялись самолетов, когда они пролетали низко над селом. Убегали с улицы в дом и прятались. Почему-то большая железная птица внушала страх, хотя никакого вреда не причиняла.
От этих же вражеских «черных воронов», несущих смерть, дети не найдут спасения, а от душераздирающего свиста и взрыва бомбы невозможно избавиться.
Представила в такой обстановке свою родную деревню, единственной улицей растянувшуюся и прижавшуюся к крутой высокой горе. Небольшой домик, поставленный руками отца, огород, где росли маки…
А наверху — бескрайние поля. Перед глазами волнами переливается море поспевающей пшеницы. И внизу — красота!
Напротив нашей усадьбы река делает крутой изгиб, оставляя небольшой мыс, как язычок, берега которого заросли ивой и разным кустарником.
Все это такое родное, дорогое. Ужас охватил при мысли: а вдруг и туда упадет бомба!
А поезд шел все дальше. На остановках мы бегали с котелками за водой, чтобы умыться и напиться. Ходили к вагону-кухне за горячими обедами. В ночное время стояли на постах, вернее, сидели в кабинах охраняемых машин, находящихся на железнодорожных платформах.
На одной из станций рядом остановился эшелон. Из вагонов нетерпеливо выпрыгивают солдаты.
— О, девушки, привет из тыла!
— Эй, гармонист, где ты? Есть возможность потанцевать с дамами.
Ребята подхватили появившегося в дверях вагона старшину с двухрядкой, другие следом тащили табуретку. Моментально сбежались со всех эшелонов любители музыки и танцев. Взлетела пилотка весельчака, и пошел он с присвистом отстукивать солдатскими каблучищами.
И девчата не выдержали. Жди, пожалуй, когда еще представится случай повеселиться.
А потом, по заказу, старшина сменил барыню на вальс «Амурские волны». И закружились пары по пыльному перрону.
— По ва-го-на-ам!
И всех как ветром сдуло. Замерла гармошка, но, небрежно подхваченная, словно недовольная обращением с ней хозяина, начала издавать стонущие звуки. И утихла лишь в глубине двинувшегося с места вагона.
— Девушки, позагорайте и за нас! — кричали на прощание ребята, отправляясь первыми.
— Ничего, мы вас еще перегоним!
И верно. На следующий же день наш эшелон догнал вчерашних партнеров по танцам и пошел дальше по «зеленой улице».
— Теперь вы позагорайте за нас! — торжествовали девчата.
Каждый день пишу домой письма. Иногда по два, чтобы отправить одно утром, другое — вечером. Дома их получат в разное время.
Письма пишу веселые, со смешными историями, которых иногда совсем и не было. Это чтобы маме рассеять грустные мысли. Как-то она там поживает, милая моя мамочка? Мне без нее всегда было грустно. В детстве тетя уводила меня к себе всего через несколько домов и оставляла погостить, так я все ночи плакала: «Маму жаль. Как она без меня?..» А когда училась в седьмом классе, школа находилась в соседнем селе, за два километра. Зимой нас отвозили туда на лошадях, а когда река выходила из берегов, сносило мост и луга от села до села затопляло, нас на две-три недели расселяли по квартирам около школы. Так где там, столько дней выдержать в разлуке.
Кругом вода! Страшно! И все равно мы шли напрямую, проваливаясь в ямы и овраги. Так хотелось повидаться с мамой!
А сейчас вот вполне сознательно ухожу от нее. И куда — на войну!
Ах, эти войны! Сколько бед и разлук принесли они родителям. Сколько же перестрадать пришлось за свою жизнь моей матери.
Родилась она в большой бедной семье. С четырнадцати лет испытала подневольный труд.
Несмотря на безрадостную жизнь, мать была веселой певуньей. И познакомилась она с удалым парнем гармонистом Алексеем Никулиным. Полюбили друг друга. Решили пожениться. Но родителям отца невестка нужна была побогаче, и они не приняли молодых.